Мой испорченный рай (ЛП)

Я выдыхаю, пытаясь решить, насколько сильно я хочу надоедать ему своей скучной жизнью.
— Мои бабушка и дедушка владели прачечной. Возможно, для тебя это будет новостью, но человек не становится богатым, чистя чужую одежду.
— А как насчет твоей мамы?
Я пожимаю плечами.
— Она родила меня, когда была очень молодой. Мои бабушка и дедушка растили нас как сестер. — Я смахиваю немного грязи со своих леггинсов. — Она была убита своим парнем, когда я была ребенком.
— Вот дерьмо, — шепчет он. — Я не хотел… Я не должен был…
— Все в порядке. Она не часто бывала рядом. Она обижалась на меня. Мы не ладили. — Я поворачиваюсь к нему лицом. — Не пойми меня неправильно. Мне тошно думать о том, через что она прошла. И надеюсь, что она была в отключке или под таким кайфом, что не понимала, что происходит, когда он ее убил. — Я снова смотрю в окно. — Моя бабушка была той, кого я считала своей мамой.
— Была?
— Она умерла не так давно. Я продала прачечную, расплатилась с долгами и вуаля. Я приехала сюда. — Этот разговор принял мрачный оборот, который я отчаянно хочу изменить. — Ты ладишь со своей мамой?
— Да, лажу. — В его голосе есть интонация. Что-то мягкое, что пронизывает его слова. Привязанность.
— Она, должно быть, очень гордится тобой.
Он хмыкает.
— Сейчас гордится. Но не всегда.
— О?
Он морщит нос так, что мне хочется поцеловать его кончик.
— Когда я был маленьким и жил с ней, у нее был парень, который украл все ее нижнее белье.
— Что? — Я смеюсь над абсурдностью сказанного.
— Каждую ночь, когда оставался у нее, он забирал пару. Они были вместе уже месяц, когда мама поняла, что у нее ничего не осталось. Было ощущение, что она сходит с ума.
— Как она узнала?
— Ей рассказал общий друг. Потому что этот придурок хвастался своим друзьям или типа того.
Я отшатываюсь.
— Такой мачо. Думаю, хорошо, что она успела уйти до того, как он начал забирать локоны волос или обрезки ногтей.
— Можно было бы подумать. — Он хмурится. — Она не порвала с ним.
— Да ладно!
— Нет, — говорит он. — Мы с ним поссорились. Я сильно ударил его. Она отправила меня на Гавайи жить с отцом. Остальное — история.
Я не знаю, как реагировать. Я бы сказал ему, что меня наказали на целое лето за то, что порезала шины наркодилера моей мамы, но не хочу, чтобы это выглядело так, будто я пытаюсь соревноваться. Просто я понимаю.
Интересно, беспокоится ли он о своей маме теперь, когда его нет рядом, чтобы защитить ее? Может быть, это одна из причин, почему он все время такой ворчливый?
Проходят минуты. Достаточно, чтобы по радио тихонько проиграли две песни. И за это время я представляю, как маленького мальчика выгоняют из дома за то, что он защищал свою маму.
Джип резко сворачивает на грунтовую дорогу. Я хватаюсь за ручку двери, чтобы не упасть, когда шины взбалтывают камни и землю.
— Куда мы едем? — Это был его план с самого начала? Убаюкать меня ложным чувством безопасности, чтобы потом завезти в глушь и сбросить с обрыва?
— В объезд. — В его глазах мелькает озорство, которое превращается в подозрение, когда он смотрит на меня. — Ты боишься меня?
— Ха! Тебе бы этого хотелось, — кричу я, но это звучит слабо и лишено убедительности.
Он хмурится.
— Нет, не боюсь.
И это действительно заставляет меня чувствовать себя немного лучше.
— Я голоден. — Он поднимает подбородок в том направлении, куда мы едим. — Здесь наверху есть место, где мы можем поесть.
Мы наезжаем на кочку, которая отправила бы меня в воздух, если бы не ремень на моих бедрах. Мой живот переворачивается от резкого толчка, и я смеюсь.
Матео усмехается, как будто этот звук делает его счастливым.
Но это невозможно. Ведь так?
  
ГЛАВА 14
 
«Фотография забирает мгновение из времени, изменяя жизнь, удерживая ее неподвижной».
— Доротея Ланж
Деревянный знак с надписью «Ферма Алоха-айна» стоит среди разросшихся деревьев джунглей. Мы проезжаем через ворота, которые открываются на просторную равнинную местность. Белые здания появляются на фоне пышных зеленых гор и бесконечных полей. У входа в самое большое здание стоит ярко-синий школьный автобус с нарисованным на боку логотипом фермы, а на грунтовой площадке припарковано несколько десятков машин.
 
— Алоха-айна. От фермы до стола, — читаю я вслух надпись. На ней изображено причудливое солнце в солнцезащитных очках с зубастой ухмылкой, которое светит на улыбающуюся землю. — Что это значит?
Матео открывает дверь.
— Алоха-айна означает любить землю и заботиться о ней. — Он берет ключи.
Я выпрыгиваю из джипа, взволнованная тем, что мне предстоит увидеть. Это не то место, на которое я наткнулась бы случайно. Здесь нет туристов, делающих селфи, ни одной безвкусной рубашки с гавайским принтом в поле зрения.
Нет, я уже могу сказать, что это место — скрытая жемчужина. Чтобы найти его, человек должен быть готовым уехать далеко от проторенной дороги.
Матео ждет меня у каменной дорожки. Когда подхожу к нему, он приглашает меня пройти вперед. Двери ресторана распахнуты настежь, и нас окутывает аромат спелых фруктов, свежесобранной зелени и пекущегося хлеба. Мой желудок урчит, и слюнки текут.
— Тео! — Миниатюрная женщина с темными волосами, тронутыми серебром, распахивает руки. С глубокими морщинами на улыбающемся лице и любовью в глазах, я задаюсь вопросом, не бабушка ли она Матео. Ее очки сползают на нос, когда она прижимается к его грудной клетке.
— Меа алоха. — Гавайские слова произносятся с таким обожанием, что у меня сердце сжимается.
— Тетя. — Матео краснеет и избегает моего взгляда. Ему неприятно, когда люди видят его уязвимость, это я поняла за то короткое время, что мы провели вместе. Он вырывается из ее объятий, и ее взгляд переходит на меня. — Это Элси. Подруга с материка.
Она берет обе мои руки в свои. Ее костлявые пальцы скрючены и покрыты темной, состарившейся кожей, которая на удивление нежна.
— Малихини. Ты голодна. Пойдем.
Я смотрю на Матео, который, кажется, доволен реакцией женщины.
Она похлопывает меня по рукам, затем машет кому-то рукой с большим энтузиазмом для человека ее возраста.
— На улицу.
— Как она меня назвала? — тихо спрашиваю я, пока мы идем за ней через лабиринт деревенских столов с разномастными стульями.
— Это как, — шепчет он, — новичок или гость.
— Фух, я думала, это может означать «шлюшка».
Матео издает короткий смешок, а потом, кажется, удивляется сам себе. Я изо всех сил стараюсь не выглядеть слишком гордой собой.
В ресторане нет ничего вычурного. Стены уставлены полками, на которых выставлены всякие хитрые безделушки, которые хранятся у бабушки. Стены также украшают картины, изображающие пляжи, кур и фермерские постройки, похожие на те, которые я видела, когда мы подъезжали. Есть также фотографии в рамке, на которых изображена молодая женщина, обнимающая разных людей. Никто из них не знаменит и нет автографов, как я видела в ресторанах раньше. Тем не менее, эти люди должны быть достаточно важными, чтобы заслужить рамки и висеть на стенах.
Пространство не имеет четкой тематики оформления, создавая ощущение домашнего уюта, пропитанного историей, о которой я ничего не знаю. Внутренний дворик такой же большой, как и внутренняя обеденная зона, со скамейками для пикника и зонтиками, разбросанными вокруг. Открывается вид на засеянное поле, окаймленное различными оттенками зеленого, и на разбросанных повсюду людей в огромных шляпах от солнца.
— Я так рада, что вы здесь. — Женщина сжимает плечо Матео. — Прошло слишком много времени. — Она практически подпрыгивает на носочках. — Я принесу вам специальное блюдо. Садитесь. Садитесь. — Она взмахивает руками, показывая, чтобы мы сели на ближайшую к перилам скамейку. — Напитки. — Она уходит пружинистой походкой.
Я ловлю себя на том, что широко улыбаюсь.