Начало пути (СИ)

— Ну, Марья Саввишна, сказывай, зачем пожаловала, да живо! — потребовала императрица, но этот голос был старой, больной женщины, с долей хрипотцы.
— В Платона Александровича стреляли, он ранен, может и убит! — выпалила Перекусихина, укладывая Екатерину Великую в обшитый черным бархатом гроб.
— Дура баба! — проворчал англичанин Роджерсон, произнеся слова без намека на акцент.
Глаза Екатерины стали стеклянными. Организм сработал на отрицание реальности, сознание великой женщины не хотело понимать смысл сказанных слов. Императрица, несмотря на то, что из надреза все еще сочилась кровь в таз, стала подыматься. Таз опрокинулся на пол, выложенного из темного мрамора. Кровь узурпаторши имперского престола растекалась, являя собой ужасные своей адской красотой узоры алого на темно-сером.
Государыня пошатнулась и безмолвно покрутила головой то на лейб-медика, то на подругу. Молчали и они. Роджерсон хотел было указать императрице на то, чтобы она легла, но увидел в ее глазах столь много отрицания и одновременно боли, что не решился говорить.
— Матушка, Екатерина Алексеевна, — уже рыдая обратилась Перекусихина. — Может и обойдется.
— Что обойдется? — отрешенно спросила пожилая женщина.
— Ну так может и выживет Платон Александрович, — несколько недоуменно отвечала Марья Саввишна.
— А что с ним? — спросила Екатерина.
— Так стреляли в него, матушка, — Перекусихина опешила.
В это время Роджерсон, понимая, что сейчас произойдет, быстро готовил лекарство для поддержание сердца, а так же опиум, чтобы государыня уснула. Сон может быть единственное лекарство сейчас.
— Платон? — спросила Екатерина и ее глаза налились пониманием, что произошло, а ожидание худшего уже нарисовало картину смерти любимого шаловливого мальчика.
Тело Великой Самодержицы, вместе с тем и Великой узурпаторши, обмякло, и она рухнула на пол, ударяясь головой и пачкаясь щекой в свою же кровь.
— Дэемет [англ. Проклятье]. Подыймать ее, быисто! — кричал Роджерсон, до того роняя склянку с уже готовым лекарством.
  
Глава 22
 
Глава 22
Петербург. Набережная реки Мойки. Дом Николая Зубова
13 декабря 1795 года. 18.25 (Интерлюдия)
Николай Александрович ходил в зад-вперед. Он был сконцентрирован и не впадал в панику. Это может внешне и при дворе старший Зубов выглядел скромно, он не умел так эпатировать публику, как это делали Валериан и, уж тем более, Платон. Однако, из трех братьев, более всего гибким умом обладал Николай, как и умел всегда держать лицо в сложных обстоятельствах. Всегда, но сейчас это давалось большим трудом.
Идет операция. Платон на некоторое время даже пришел в себя и прибывший лейб-медик, хирург, утверждает, что фаворит может выжить. Вот только вероятны серьезнейшие последствия, но о них лейб-хирург не спешил говорить.
Оперировал Платона Александровича прямо здесь, в доме Николая Зубова, лучший хирург Петербурга, может быть и всей Российской империи, Йохан Хенрик Кельхен, ну или как его называли чаще всего, Иван Захарович. Опытный хирург, он немало имел дел с огнестрельными ранениям. В последние годы в Петербурге все чаще на дуэлях стреляются, чем фехтуют, так что подработок, «халтуры», у Кельхена хватало, навыки не забывались, а, напротив, росли.
Через час операция закончилась и лейб-хирург вышел из одной из комнат на первом этаже особняка. Платон Александрович все еще лежал на большом столе и помощники Кельхена продолжали работать с раной, еще больше ее очищая и готовясь зашивать.
— Ну? — проявил нетерпение Валериан Зубов, лежащий на диване, весь в синяках и с перебинтованной рукой.
— Все в руках Божьих, а что было позволено мне Господом, я исполнил. Более иного предполагаю, что Платон Александрович жить будет, но только он много крови потерял, оттого я и выражаю несколько неуверенность, — видя радость, проступающую на лице Николая Александровича, и то, что еще один его пациент с переломанной рукой, Валериан, собирается вставать, излил и бочку дегтя. — Есть вероятность, она большая, что Платон Александрович более не сможет встать. У него перебит позвоночник и тут медицина бессильна.
 
— Ха-ха-ха! — истерично залился смехом Валериан Зубов. — Хороши же Зубовы! Я одноногий, да еще и руку сломал, Платон теперь будет лежащим. А ты, чего, Николай выделяешься? Может медикус тебе чего отрежет?
Валериан Александрович выплескивал свое напряжение грязными шутками.
Николай Александрович не стал реагировать на такой вот юмор своего брата, он сконцентрировался на том, как идет поиск преступника. Оставаться в полном уме и сознании Николаю Зубову помогали бурлящие фантазии, как он, самолично снимает шкуру с того смертника, который осмелился стрелять в Платона. А после жарит на огне того, кто заказал подобное преступление.
Еще когда только началась хирургическая операция, Николай Александрович переоделся в мундир генерал-поручика, чтобы всем служивым было видно, кто им отдает приказы и по какому праву. Ну а найдутся более высокие чины, которые зададутся вопросом, что именно происходит, так пусть приходят к брату всесильного фаворита.
— Премьер-майор! — обратился Николай к гвардейцу-преображенцу, который выполнял роль начальника оперативного штаба в доме Зубова. — Есть ли новости?
— Так точно, ваше превосходительство! Допросили всех слуг дома, с крыши которого был выстрел, — рапортовал премьер-майор.
— С крыши? — переспросил Николай Зубов.
— Так точно! Метель затрудняет поиски свидетельств преступления, но нашли место, где снег был расчищен. После преступник по веревке спрыгнул в сугроб и скрылся. Найти направления следов сложно по причине их множества и метели, которая успела занести многие тропы и дороги, — докладывал премьер-майор.
— Все мосты перекрыты? — спросил генерал-поручик.
— На Фонтанке и Мойке, все. Невский проспект оцеплен, район общественной библиотеки, так же. Не хватает людей, но уже прибыл вестовой от обер-полицмейстера Павла Михайловича Глазова. Его высокородие обещался принять меры по блокированию всех оставшихся мостов, усилить посты на выезде из Петербурга, а так же начать прочесывать все дома и улицы между Фонтанкой и Мойкой, — докладывал офицер.
— Благодарю Вас. Продолжайте! — сказал Николай Александрович.
Глазунов, этот герой взятия Очакова не был достаточно образованным человеком и к своей работе относился, как к армейской службе. В иных обстоятельствах подобное более нервировало Николая Александровича, он даже советовал Платону притормозить повышение в чине Глазунова до генерал-майора. Но сегодня этот служака оказался более, чем на своем месте. Старшему из Зубовых было даже нечего добавить, все действия проводятся и без того предельно жестко. Будет много, очень много недовольных, на Зубовых обрушится шквал проклятий, но, если выживет Платон, а он выживет, в чем Николай уже не сомневался, все эти крикуны будут орать тихо и в подушку, чтобы, не дай Бог, никто не услышал. Старший из братьев Зубовых верил, что они еще всем покажут свою силу.
— Что там, Николай? Я уже в силе и могу заняться поиском преступника, — сказал Валериан, привставая на диване.
— Лежи, брат! Я хотел бы верить в то, что мы найдем преступника. Но как? Лица его не знаем, только и всего зацепок, что штуцер. Где он его взял? Можно проверить всех, кто может иметь такое оружие, — начал было перечислять предполагаемые мероприятия по поимке преступника Николай, но Валериан его перебил.
— Окстись, брат! Такое нельзя совершать без одобрения государыни. Это же Петербург тогда взбунтуется против нас. И я не понимаю, отчего все еще нет вестей от матушки-императрицы. Она же не оставила нас своей милостью? — Валериан, на удивление проявлял даже больше сдержанности, чем Николай, сейчас братья словно поменялись местами.
Через двадцать минут прибыл посыльный из Зимнего дворца. Поговорив с ним, Николай Александрович Зубов, ни живой, ни мертвый, медленно, шархая ногами, вошел в комнату, где все еще лежал Валериан.