Полвека без Ивлина Во
Во время моего пребывания там произошел прелестный случай, о котором я узнал позже. Я взял с собой в Кносс фотоаппарат и забыл его в машине, когда мы пошли на раскопки. Помню, я был несколько удивлен, когда в тот же день отправился фотографировать гавань и увидел по счетчику, что отснял больше кадров, чем думал. Когда пленка вернулась после проявки в корабельной фотолаборатории, я с изумлением обнаружил снимок, которого не делал; я узнал на нем «форд», на котором мы приехали в Кносс: шофер сидит за рулем, застыв, как истукан. Должно быть, он упросил одного из своих друзей сфотографировать его, когда мы были во дворце, и я подумал: это говорит о том, какой он славный человек. Он не мог надеяться ни получить фотокарточку, ни даже увидеть наше удивление, когда обнаружится его невинная шутка. Мне нравится думать, что ему хотелось установить более прочные отношения между нами, чем это позволяла сделать быстротечная двухчасовая аренда машины с водителем; ему хотелось выделиться среди бесчисленного, безликого общества туристов. Уверен, его забавляла мысль о небольшом сюрпризе, который он приготовил для нас на тот момент, когда мы небрежно расплатимся с ним и вернемся на корабль. Может быть, он испытывал нечто вроде удовлетворения, какое эксцентричные (и прискорбно редкие) благодетели получают, анонимно давая банкноты людям, которых совершенно не знают. Если бы только его технические возможности по части фотографии не уступали его добронравию, я воспроизвел бы его портрет в этой книге, но боюсь, тот единственный образец, коим я располагаю, не принесет ему в дальнейшем пользы.
Мы переночевали на рейде и ранним утром отплыли, чтобы днем пройти Киклады.
Мы миновали новый остров, недавно поднявшийся в море, — груды вулканической породы, пока еще совершенно лишенной жизни. Затем — Наксос, Парос и Миконос в Эгейском море и поплыли на север к Дарданеллам со скоростью в пятнадцать узлов по спокойной воде. «Я так и вижу древние пятиремы, а вы? — сказала мне дама-американка, когда мы стояли рядом, опершись о леер. — Плывущие из далекого Офира [57], — добавила она, — с грузом слоновой кости, сандалового и кедрового деревьев и сладкого белого вина».
На другое утро мы проснулись в Геллеспонте, и до наступления полудня прошли залив Сувла и Галлиполи. Вода за бортом была бледно-зеленой и непрозрачной от ледяных потоков, вливающихся из Черного моря. Мраморное море было неспокойным; мы шли под холодным ветром и серым небом, и солнце лишь на миг появлялось в разрывах судорожно несущихся облаков.
Когда мы подошли к устью Золотого Рога, уже начинало темнеть. Над городом низко стелился туман с моря, мешаясь с дымом из труб. Смутно вырисовывались купола и башни, но даже и тогда взгляду открывалась величественная картина; в момент, когда солнце коснулось горизонта, облака разошлись, и внезапный всплеск золотого света разлился над минаретами Святой Софии. Во всяком случае, думаю, что это была Святая София. Одно из сильнейших впечатлений, когда впервые прибываешь в Константинополь по морю, момент узнавания этого великого храма, среди фотографических изображений которого все мы выросли. Приближающиеся купола появляются один за другим, вызывая очередной благоговейный вздох. Наконец, когда перед нами предстала вся панорама необъятного города, два сооружения в нем оспаривали первенство. Грандиозней была Мечеть Султанахмет, иначе Голубая мечеть. Ее можно узнать по шести минаретам, в отличие от Каабы в Мекке, имеющей их семь. Однако, более убедительным способом отстоять свое мнение, будет сказать, указывая в любом, какое захочется, направлении: «Это — Агия София».
«Агия» всегда победит в споре. Более непонятным снобизмом будет произнести «Айя София», но за исключением очень изысканного круга, который, возможно, совершенно не нуждается в советах по данному предмету, — это может вызвать подозрение, что произошла простая ошибка произношения.
* * *На другой день, имея всего лишь два свободных часа, мы отправились в Караван-сарай, дворец султанов, ныне превращенный в государственный музей; служители здесь в большинстве своем — это дожившие до нашего времени султанские евнухи. Один из них был карлик с забавным сморщенным бесполым личиком, в не по размеру большом черном пальто, полы которого касались земли и на которые он раз или два наступил, едва не упав при этом. Никто из них не был таким крупным и толстым, как мне воображалось. Мне рассказывали, что в тяжелые времена перед прочным установлением кемалистского режима взбудораженные евнухи устроили большую демонстрацию протеста против отмены многобрачия.
Самое поразительное в Караван-сарае — это его невероятное неудобство. Чем-то он напоминает лондонский выставочный центр Эрлз-Корт, состоящий не из одного здания, а включающий в себя большую закрытую территорию с лужайками и деревьями и беспорядочно установленными киосками и павильонами разных эпох и конструкций. Это просто прославленный лагерь кочевников. Константинополь ни в коем случае не жаркий город. Место для него было выбрано из-за его политического и географического значения, а не по причине ровного климата. Он открыт холодным ветрам из степей, снег здесь не редкость. Однако за пять столетий турецкой оккупации султанам ни разу не пришло в голову, при всем их огромном богатстве и неограниченной рабочей силе, находившейся в их распоряжении, попробовать соорудить какие-нибудь крытые переходы между различными помещениями их главной резиденции. Пределом их представлений о роскошной жизни было развалиться среди ярких шелковых подушек и жевать сласти, а между тем в решетчатых перекрытиях свистел ледяной ветер. Неудивительно, что они становились пьяницами. Тем не менее, сокровища царского двора ошеломляют. Некоторое представление о хозяйстве Караван-сарая можно получить из того факта, что высшее руководство кемалистской партии, обходя в первые месяцы своего правления его строения, наткнулось на комнату, от пола до потолка набитую бесценным фарфором шестнадцатого века, прибывшим с караваном из Китая. Никто не позаботился даже распаковать его, в таком виде он и пролежал несколько веков. В хозяйстве Караван-сарая процветали необузданные воровство и растрата. Удивительно, что за годы после банкротства империи уцелело столько сокровищ. Тут и огромные необработанные изумруды и алмазы, гигантские бесформенные капли, с многочисленными изъянами, похожие на наполовину обсосанные леденцы; тут и золотой трон, украшенный шлифованными самоцветами и панцирями черепах; тут и коробки с трубками, чьи мундштуки отделаны драгоценными камнями; с рукоятками кинжалов, с часами, портсигарами, табакерками, ручными зеркалами, щетками для волос, гребнями — по двадцать или тридцать штук, все великолепнейшие; тут и туалетный столик — подарок от Екатерины Великой, каждый дюйм которого покрыт инкрустацией и драгоценными камнями; и туалетный столик от Фридриха Великого, покрытый алебастром и янтарем; тут и изящный японский сад и храм из золотой филиграни и эмали; модель колесного парохода, сделанная из красного и белого золота, с бриллиантовыми иллюминаторами и рубиновыми и изумрудными флагами; правая рука и череп Иоанна Крестителя; драгоценные камни для тюрбанов и драгоценные камни для ношения на шее на цепочках, и драгоценные камни для женщин, и драгоценные камни, чтобы лениво перекатывать их между пальцами. Гид давал округленную оценку каждому предмету по очереди: «Дороже миллиона долларов». Однако невозможно было не усомниться, что в длительный период экономической несостоятельности Турции не произошло некоторое расхищение этого запасника. Было так легко подцепить ногтем шлифованный изумруд, например, и вставить на его место финик, что чувствую, такое проделывалось время от времени — и кто знает, сколь часто?
Непосредственно передо мной в нашем инспекционном обходе шествовала дородная богатая дама из Америки, чей разговор мне выпала честь подслушать. Что бы гид ни показывал ей — фарфор, золото, слоновую кость, алмаз или янтарь, шелк или ковер, — на все это сия удачливая дама мимоходом замечала, что у нее дома есть нечто подобное. «Ну, — говорила она, — кто бы подумал, что это представляет какую-то ценность. У меня три таких, кузина Софи оставила, те, конечно, крупней, но точно такой же формы, я убрала их в одну из кладовок. Надо будет достать их оттуда, когда вернусь. Никогда не думала, что это что-то особенное».