Полвека без Ивлина Во
«В Египте доверять можно только одному человеку — Гассану Бею. Повезло, что он теперь главный советник короля [107]. Белый человек. Могу рассказать, что он собой представляет. Едем мы с ним из Луксора в Суэц, в вагоне, кроме нас, никого. Одна узкая колея, по обеим сторонам пустыня, жарища не приведи Господь. Десять часов едем — без всякого дела. Думал, с ума сойду. Слава Богу, у меня с собой мяч был от гольфа. Поставил я Хассаняна в один конец коридора, сам встал в другой, и давай мы с ним этим мячом перебрасываться, кто в кого больней попадет. Целый день перебрасывались. Такое не всякий гиппи выдержит. Тогда-то я и понял: кому-кому, а этому гиппи доверять можно».
Твоего друга Бейли чуть было не выгнали из бригады — ни один инструктор не сказал о нем доброго слова. Дали ему все же шанс. «Надеюсь, я ему не наврежу, если скажу тебе, что я собирался одного из вас уволить, — сообщил мне бригадир. — Он сказал мне, что в мирной жизни был репортером в ‘Стар’, и я решил, что это его оправдывает». — «Вы ему навредили, — сказал я, — но могу вас заверить, он не плох». — «Да, он очень хорошо говорил в свою защиту, мне понравилось». Я не стал спрашивать, не отделал ли он его розгами.
Здесь только что побывал капитан Макдоннелл со своей супругой. Говорит, что ничего не случится, если мы неделю-другую проживем не в казармах. А вчера он заявил, что полковник сказал — никаких увольнительных. Как видишь, день на день не приходится.
А еще бригадир сказал: «Ты, надо надеяться, пасквиль на нас не пишешь, чтоб над нами потом посмеялись. Был тут один гнусный тип, Грейвз зовут, написал книгу „Прощание со всем этим“ [108]. Высмеял своего бригадира. И как не стыдно!» Слава Богу, подумал я, что он не знает про это письмо.
С любовью, Ивлин.
* * *Лоре Во
18 февраля 1941 [109]На борту «Гленроя» по пути в Египет
Моя дорогая Лора,
в настоящее время борода у меня выглядит устрашающе. Я ее сфотографировал и тебе пришлю. Она еще не проявлена — ни фотография, ни борода. За вычетом бороды писать почти не о чем. В письмах, которые мы пишем домой, она занимает центральное место. Боимся, как бы цензоры не заподозрили, что это шифровка. Как бы то ни было, благодаря ей у меня есть теперь хобби. В долгом путешествии хобби, увы, столь же необходимо, как канарейка или комнатное растение, за которыми присматриваешь изо дня в день.
С каждым днем азартные игры занимают в нашей жизни все больше места. По вечерам здесь играют «в железку», ставки не ниже 50 фунтов. Вчера Рэндольф [110] проиграл больше 400 фунтов. Я за этим столом не играю, предпочитаю покер «по маленькой» и, представь, нахожусь в выигрыше — правда, весьма скромном.
Читаю лекции об Абиссинии, которая мне осточертела. Большую же часть дня сплю.
Дэвид Стерлинг редко появляется до ужина.
Все запасы спиртного выпиты, и по вечерам жизнь веду трезвую. В следующем порту надеемся пополнить запасы.
Если наше благосостояние почему-то вызывает у тебя тревогу, не колеблясь, обращайся к Памелле Черчилль [111] — о нас ей известно абсолютно все.
Прочел «Фанни при свете газа» [112] — понравилось. И еще одну книгу про Анджелу Бальфур [113], называется «Манон Леско».
С любовью, Ивлин.
* * *Нэнси Митфорд [114]
31 мая 1942 [115] Ардроссан, Эйршир
Дорогая Нэнси,
получилась чудесная посылка. Есть только одна книга, которую читаю с гордостью; вкладываю и ее тоже. Не пришлете ли в ответ что-нибудь поучительное?
После долгих зимних месяцев аскезы в составе морских пехотинцев, чему предшествовали еще несколько месяцев бесконечных проволочек, которые можно было бы назвать «боевыми бездействиями», — мы с Бобом Лейкоком [116] вернулись из Шотландии.
На завтрак каждый день ем омлет и грейпфрут, поскольку в здешних местах в нормирование съестного не верят. До войны мне (как, подозреваю, и Вам) никогда не приходило в голову питаться грейпфрутами. Но даже при наличии грейпфрутов и прочих яств война нравится мне теперь куда меньше, чем раньше. Впрочем, через пару лет, когда перебьют наших солдат, и мы с Вами и Коннолли [117] сможем отстаивать нашу культуру без всякого вмешательства со стороны, война станет лучше. <…>
Думаю, этими книгами будут зачитываться мои внуки (если, конечно, они научатся читать, в чем у меня есть сомнения). Я скажу им, что эти книги были собраны в разгар величайшей войны великим прозаиком и выдающимся критиком. Вам не кажется, что было бы забавно посмотреть на книги, отобранные Саути и посланные капитану британского флота во времена наполеоновских войн? <…>
* * *Леди Дороти Лайгон
23 марта 1944 года
Дорогая Попка,
ужасно рад был Вашему письму. Хочется надеяться, что и Вы получите мое. Постараюсь не выводить из себя цензора, но мои сегодняшние взгляды настолько отличаются от тех, к которым склоняет меня Брендан Брэкен [118], что я могу очутиться в тюрьме в любую минуту. Будет обидно, если из-за меня упекут за решетку и Вас.
В настоящее время я в Чагфорде, перевожу дух от военных обязанностей и, как следствие, тружусь так, как не трудился последние пять лет. Пишу замечательную и очень печальную книгу [119] об очень богатых, прекрасных, родовитых людях, которые живут во дворцах и если и страдают, то исключительно из-за самих себя. Их соблазняют два ненасытных демона, секс и спиртное, а ведь в наше время найдутся демоны и похуже.
От второго демона я и сам в последнее время натерпелся. В Лондоне я, как говорится, не просыхал. И начал терять память, а ведь для человека, живущего прошлым, потеря памяти равносильна потере жизни. Я даже немного встревожился, но потом понял, что мне нужна была работа по сердцу. Я здесь уже полтора месяца, мозги прояснились, и сейчас мне пишется лучше, чем когда-либо в прошлом. Иногда меня навещает малютка Лора. Жизнь она ведет поистине героическую: через несколько недель должна родить очередного ребенка.
С тех пор как мы с Вами виделись, моя армейская жизнь как-то потускнела. Я свел генерала с ума [120] в буквальном, а не переносном смысле слова, и нас обоих изгнали из штаба. Потом я стал парашютистом. Для любящего уединение нет большего удовольствия, чем парить в одиночестве в воздухе, но удовольствие это, увы, скоротечно, да и земля не слишком мягкая, и врачи решили (мне это и без них было ясно), что я слишком стар для подобных утех. <…>
Когда нога зажила, меня направили к другому генералу, у которого я пробыл адъютантом всего 24 часа, ибо имел несчастье за обедом опрокинуть на него бокал красного вина. Просто невероятно, сколько вина помещается, оказывается, в бокале и как велика поверхность его распространения, если выплеснуть вино со смаком. Генерал оказался тупицей, и я был рад от него избавиться, да и он от меня тоже. Потом меня направили к еще одному, уже третьему, генералу более высокого ранга. <…> Но то ли его обо мне предупредили, то ли самого отправили в отставку — как бы то ни было, я получил бумагу, отменяющую это назначение. <…>
Сломав ногу, я отлично провел время в постели. Кто только меня не навещал, от посетителей отбоя не было, и в день мне приходилось тратить на выпивку фунтов десять, не меньше. <…>