Полвека без Ивлина Во

И. В. Я не настолько добр, знаете ли. Нет, боюсь, что нет… Мне нравится выставлять людей в комичном виде. Но я не списывал персонажей с моих друзей, хотя порой заимствовал у них некоторые черты.
Д. X. Так было с Бэзилом Силом [208]?
И. В. Нет, я его выдумал. Но он похож на некоторых моих знакомых.
Д. X. Некоторых.
И. В. Да.
Д. X. Но вы кое-что добавили к нему.
И. В. Надеюсь.
Д. X. Вы сделали его более…
И. В. Да. Для создания эпизодических персонажей порой достаточно пустяка, фразы, произнесенной кем-то в толпе, что можно передать в одном предложении. А вот главных героев приходится выдумывать.
Д. X. Любите ли вы этого героя, хотите ли написать о нем еще что-нибудь?
И. В. Я как раз написал рассказ о нем, о его старости [209]. Полагаю, таким образом я с ним покончил.
Д. X. В самом деле?
И. В. Да.
Д. X. И больше ничего о нем?
И. В. Просто у меня возникла идея: внезапно он встречает своего двойника, потенциального зятя, и, глядя на него, с ужасом осознает, что представлял собой в молодости. Она и легла в основу рассказа.
Д. X. Вы много говорите о приличиях и благопристойном поведении…
И. В. Разве?
Д. X. Ну да, вы довольно много об этом написали.
И. В. Ох!
Д. X. Не находите ли вы, что одно из свойств старости — все меньше и меньше обращать внимание на то, что о вас думают люди, и все больше и больше — на то, как они обходятся с вами?
И. В. До тех пор пока меня по-настоящему не задевают, мне все равно, что вокруг меня делается, но ведь сейчас я мало общаюсь с людьми и к тому же совершенно глух. Я совсем не люблю бывать в обществе, а когда выбираюсь, мне доставляет удовольствие понимать все, что говорят, никого при этом не слушая: если вы имеете дело со светскими людьми, то, знаете ли, вам хорошо известно, о чем они говорят.
Д. X. Вы много писали о пожилых людях, о тех, кого вы называете «старыми хрычами»; некоторые из них, по сути, довольно злобные существа. Но вот герой вашей трилогии Краучбек кажется мне на редкость добродетельным и очаровательным стариком.
И. В. Верно, он вовсе не злобный, и, знаете ли, вы очень любезны, признав это, хотя многие читатели утверждают, что он ходульный персонаж…
Д. X. Ox!
И. В. Они говорят: «слишком явная подделка». Вероятно, потому что никогда не встречали человека, похожего на него…
Д. X. Я совершенно с ними не согласна. Вероятно, те, кто так говорят, никогда не встречали обаятельных людей. Но не кажется ли вам, что, становясь старше, вы испытываете больше симпатии к пожилым людям и поэтому все больше пишете о них?
И. В. Без сомнения, мне не хочется иметь дело с молодыми. Нет. Я люблю встречать своих старых приятелей и видеть, как они увядают.
Д. X. Так же, как и вы?
И. В. Да. Но я рад, что они дряхлеют быстрее меня.
Д. X. Полагаю, вы хотели бы пережить их всех. Или я ошибаюсь?
И. В. Нет, просто мне нравится думать: «Вот старина такой-то — одного со мной возраста, а выглядит хуже меня».
Д. X. Понятно (смеется). Ну хорошо, какие еще новые удовольствия вы получаете от старости?
И. В. Плохо слышу, не могу много есть, но зрение у меня вполне приличное, и я получаю большее удовольствие от того, что вижу. Возможно, потому что меньше замечаю. Когда я был молодым, почти все было прекрасно, а теперь прекрасное нужно выискивать, словно блох. Зато когда встречаешь красивое здание или пейзаж, получаешь от этого такое же острое наслаждение, как и прежде.
Д. X. Не боитесь ли вы совсем измениться?
И. В. Не думаю, что чересчур этим озабочен. Я боюсь старости, но она неизбежна.
Д. X. Вы боитесь старости?
И. В. Ужасно, если доживу до восьмидесяти.
 
Д. X. Почему?
И. В. Скука. В самом деле, становишься дряхлым импотентом, жалким занудой. И ничего уже тебе не светит. Возможно, поэтому я надеюсь на то, что вскоре разразится война: кто-нибудь любезно сбросит на меня бомбу, и тогда со мной все будет в полном порядке.
  
Ничего смешного
   
Непростое искусство давать интервью
 
© Перевод А. Курт
 
Не было ли у вас, любезный читатель, как у меня в недавнем прошлом, одной маленькой слабости? Не составляли ли вы черный список общественных деятелей? Мой перечень рос с каждым годом. В нем фигурировали мужчины и женщины, которых я знал только по газетам, и все же испытывал к ним острую неприязнь.
В отдельных случаях их провалы были отчетливо видны глазу: самодовольная ухмылка, высвеченная вспышкой фотоаппарата, развязная походка в кинохронике, нелепая шляпа; иногда это были акустические помехи (аденоиды в микрофоне), но большинство людей — во всяком случае, в моем списке — попали туда за преступления против разума, которые появились в печати.
Я имею в виду высказывания, которые вырывались спонтанно, смывая в потоке саморазоблачения многолетнюю усердную маскировку. Эти люди добры к своим домашним и сослуживцам, но, когда появляются журналисты, на них что-то находит, и они начинают изрекать чудовищные, незабываемые глупости. Так я думал, наблюдая за тем, как они болтают с репортерами или позируют перед камерами.
Классический пример — лайнер, прибывающий в Нью-Йорк. Жители все еще сохраняют дружеское любопытство к чужеземным гостям — хотите верьте, хотите нет, но каждый день здесь издают бюллетень и кладут его под двери больших отелей. В нем сообщается, какие знаменитости прибыли в город, где они остановились, кто назначен главной знаменитостью дня, знакомство с которым часто бывает одним из призов в радиовикторинах.
Чтобы удовлетворить страстное любопытство толпы, журналисты поднимаются на борт корабля вместе с таможенниками и, пока корабль не стал на якорь, часами проводят свое дознание. Они не прихорашиваются, чтобы угодить публике. Скорее, они похожи на Красную Смерть из рассказа Эдгара По — явное напоминание о реальной жизни после пяти дней на борту, когда рядом с ними не было ни одного опрятного или элегантно одетого человека. В распоряжении американской прессы — самые привлекательные создания обоего пола, но, чтобы поприветствовать гостей, выбирают самых хмурых, чем-то напоминающих убийц. Пожилые, озлобленные люди. Они не хватают звезд с неба и интересуются лишь теми, кто достиг вершин успеха. Безжалостный профессионализм — их месть миру. Они осматривают пассажиров и выбирают жертву, словно торговцы рыбой на рынке. Один из них, самый угрюмый, выслеживает ее в вестибюле, врывается в группу пассажиров, хлопает по плечу посла и говорит: «Ребята хотят с вами поговорить».
Я часто наблюдал за этим действом и пришел к выводу, что лисы любят шумиху. Влиятельные персоны, окруженные лампами-вспышками и интервьюерами, чувствуют себя в своей стихии, а в их отсутствии тоскуют по ним; так собачники с нетерпением ждут, когда возле дома их встретит заливистый лай мохнатых, истекающих слюной псов. Возможно, то же чувство испытывают новоиспеченные офицеры. Когда им впервые отдают честь, они смущаются, но вскоре жить не могут без привычного жеста. Глядя на именитых козлищ, которых так бесцеремонно потеснили, предварительно отделив их от овец, я всегда думал, что они будут яростно сопротивляться натиску журналистов, и читал репортажи с каменным сердцем. Как же они поддались? — недоумевал я.
Но год назад, когда в один ужасный день сам оказался жертвой подобного нападения, происходившего не на борту лайнера пароходной компании Кьюнарда, а в куда более скромных, но столь же щекотливых обстоятельствах, я резко подобрел.