Вечный юноша
2.
Твой южный край, где дремлют Пиренеи,Мария! Я навеки полюбил.Где видно с гор, как океан синеет,Где эти кудри теплый ветер бил.За преданность в глазах, полузакрытых,За теплый шелк доверчивых колен,За привкус губ, покорных и (неразборчиво),За неожиданный, блаженных плен —Спасибо и прощай! Опять свободаНеугомонную волнует кровь.Но жадной памятью я сохраню на годыСвою короткую, ревнивую любовь.Стал писать я не только посредственные, но просто плохие стихи. Вероятно по ряду, уже личных причин. Думается, что лучшие вещи были написаны в годы 35–47—е. И не могу вылезти из пятистопного ямба. Звучит органически, ритм раздумий. Рифма у меня была всегда бедной. Теперь стала еще беднее, но я и сознательно не придавал этому большого значения. Самое верное с моей точки зрения в поэзии — интонация и то, что мы называем «магией поэзии», магией слова, она вспыхивает и в короткой песне: «Едут с товарами в путь из Касимова \ Муромским лесом купцы», и у великих поэтов: «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу \ И звезда с звездою говорит…». Перекличка парохода пароходом на реке у Блока.
Да, я родился с жадною душойК виденьям мира.Мне судьбою щедройДарован мир пространственно-большой.Я слушал атлантический прибой,Внимал молчанию сибирских кедров.Как густо чертит детская рукаКарандашом по маленькой Европе.Я эту карту так же исчеркалПешком, велосипедом, auto-stop-om.…Динарских Альп лесистую грядуСтруя колеблет в синеве Скадара…Из памяти года не украдутВиденье несказанное — Катарра!Над Адриатикой кусты мимоз…Гортанный гул восточного базара…Волнующий овал, что я унёсВ мою судьбу с полотен Ренуара…В застенчивый сентябрьский закатПлатаны и осины по каналамНад Францией, что дрёмно шелестят, —Всё с жадностью душа моя вбирала.А яблони в Нормандии в цвету!Снега в Швейцарии!Снега в Тироле!И в эту вязь видений я вплетуРодного Севера ржаное поле…И я смотрел с взволнованным вниманьемВ тот утренний необычайный час,Когда диск солнца скрыт ещё от глаз,Как загораются снега Тянь-Шаня!И я вдыхал, ружьё сорвав с плеча,Тот острый запах зверя и полыни!А у палатки слушал по ночамВеликое безмолвие пустыни…И все слова на разных языкахВ порыве дружеских рукопожатий,Людскую теплоту в людских сердцахИ простодушное: (неразборчиво) братья!Я видел мир не в кабинете чинномИ не из книг я образы копил —Мои слова хранят песок и глина,Асфальт дорог,Гранит,Прибрежный ил.6 марта, 1959 г.
5.
апрель 1959 г.
Ликующее торжество жизни не может быть пошлостью.
Наткнулся на старые фотографии. Лицо Марианны! (Галльской, Ю.Софиев был серьезно влюблен в нее — Н.Ч.). Начало стихотворения не могу припомнить.
…Я только и помню:Уплывала платформаИ в пятне световом фонаряЛицо твое!Печальное, как осень,Любимое, прекрасное лицо!Завтра вечером поезд скорый.Завтра, кажется, будет среда.Встанут в окнах озера и горы.Стук колес «навсегда», «навсегда»!Неужели же все это было,Тот, другой, твое сердце сжег!А ведь было, только и было,Что однажды сказала: «дружок»!Да однажды в порыве губыПрикоснулись к горячему лбу.В этой жизни прекрасной и грубойНе мы выбираем судьбу.Все мне видится, все мне снитсяТвое дорогое лицо.Золотым, ободком круглится.На пальце, твоем кольцо…Завтра вечером поезд скорый.Завтра вечер такой, как всегда!Встанут в окнах, озера и горы,Стук колес: «навсегда», «навсегда»!Монтаржи, 1925 г.
НАТАША ГАБАР
Когда я впервые увидел на одном старинном портрете лицо леди Гамильтон — оно мне показалось невыразимо прелестным, но леди Гамильтон была не англичанкой, а итальянской прачкой, а Стендаль уверял, что нет женщин совершенней по красоте, чем итальянки. В Ницце, а может быть, в Ментоне, я лежал на пляже. К берегу сбежали две девчонки-итальянки, они быстро сбросили ситцевые, достаточно замаранные платьица и я был поражен античной чистотой линий. Тела их были прекрасны.
И еще другое лицо: Наташа Габар. 1927 год. Севр.
Я у Ирины (Кнорринг, будущая жена Ю.Софиева, известная поэтесса русского зарубежья — Н.Ч.). Пришла Наташа. Со своими огромными, очень толстыми, тяжелыми косами. Вечер вместе. Она, кажется, в старшем классе гимназии. Очень тонкое, точеное и необычайно живое лицо. Борис Афанасьевич Подгорный, эрувильский отшельник (в прошлом московский преуспевающий адвокат, купил имение в Эрувиле, где любил принимать русских эмигрантов на лето — Н.Ч.), как-то сказал ей:
— У Вас лицо, изумительно выточенное, редкой «английской» красоты. Ваше лицо не похоже ни на русские, ни на французские лица.
Джон Стоун — медик из Лондона, мой приятель по «Auberqe de la jennensse», с которым мы «сделали» tour de Bretaqne, говорил мне: «5 % английских женщин изумительные, бесподобные красавицы, 10 % так-сяк, кое-как приемлемы, но 85 % — отвратительные лошади! Совершенно лошадиные морды!»