Вечный юноша

(Отсюда нужно было бы выжать воду, убрать первую строфу — Ю.С.)
 
 
Я их встречал в районной
 
И областной столице,
 
Вовремя поспевавших
 
Взгляды свои менять.
 
 
 
Родина, помоги мне
 
Сердцем не ошибиться,
 
Точно тебя услышать,
 
Верно тебя понять!
 
 
Новосибирск,
Илья Фоняков,
«Новый мир», № 1 1966 г.
(Но последняя строфа хороша! — Ю.С).
10.
29\ IV
«ТЕЩА…безумно любящая свою дочь и во всем помогающая ей; если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы ее своим подолом».
«Супруги», Чехов.
Мне всегда казалось, что безумная любовь Ник. Ник. (Кнорринга— Н.Ч.) к Ирине, а теперь к Игорю носит тот же характер, у него, конечно, не от злодейства, а от слабости. При слабом характере — есть что-то жалкое в ней, стыдноватое. При сильном — страшноватенькое. Но всегда от нее как-то не по себе, неловко за человека.
11.
1/V
Чайка
 
 
…Как это море в солнечном ожоге
 
И волн расколыхавшаяся, гладь,
 
Душа всегда в волненье и тревоге,
 
Которых я не в силах, передать.
 
 
Георгий Леонидзе, пер. Пастернака.
Как это прекрасно и верно!
12. 3/V
…Кто бы и какие бы эти люди ни были — им принадлежит будущее.
Так пусть они будут счастливее нас.
Василь Быков. «Мертвым не больно»
13. 3/V
Все те же неотвязные мысли:
Нет! Нет, кто человечен,
Тот не смеет
Забыть
Ни Аушвица,
Ни Колымы,
Хиросимы…
14.
(Фото И. Фонякова из газеты — Н.Ч.).
 
 
«Родина, помоги мне
 
Сердцем не ошибиться,
 
Точно тебя услышать,
 
Верно тебя понять!»
 
 
Илья Фоняков, «Новый мир», № 1, 1966 г.
15.
(Газетная статья об Эжене Потье И. Артемова — Н.Ч.).
16.
(Поэма Аркадия Кулешова «Монолог», перевод с белорусского Яна Хмелевского, памяти белорусских поэтов Змитрона Астапенка и Юлия Таубена, переписанная Ю. Софиевым от руки — Н.Ч.).
17.
(Газетные вырезки «К событиям в Китае»; «Бесчинства и насилия хунвэйбинов не прекращаются»; «О «великой культурной революции» в Китае. По страницам китайской печати» — Н.Ч.).
Повторение прошлого! В будущем, может быть, какой-нибудь податливый «свой» историк стыдливо-снисходительно назовет это «некоторыми ошибками».
18.
Письмо Ирине Владимировне (И.В.Братус в Ленинград. Она знакомая Ю.Софиева гимназических лет по Старой Руссе — Н.Ч.)
«… дело в том, что я вовсе не отрекаюсь ни от тонких французских вин, ни от превосходной кухни и, может быть, у меня тоскливо засосет под ложечкой, если я вдруг вспомню, что уже 10 лет не дышал соленым морским ветром и не ощущал на языке железистый вкус устриц или остроту мюнстерского сыра.
«Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду».
Но если всего этого нет — решительно ничего не меняется в моей жизни и я вовсе не чувствую ни огорчений, ни обид на злодейку судьбу.
Я с детства был страстным «индейцем» и мечтал о вигваме. Потом меня зачаровал Блок (на всю жизнь).
 
 
 
…Смотрит чертой огневою
 
Рыцарю в очи закат
 
И над судьбой роковою
 
Звездные ночи горят.
 
Мира восторг беспредельный
 
Сердцу певучему дан.
 
В путь роковой и бесцельный
 
Шумный зовет океан.
 
Сдайся мечте невозможной,
 
Сбудется, что суждено.
 
Сердцу закон непреложный —
 
Радость-Страданье одно!
 
Путь твой грядущий — скитанье,
 
Шумный поет океан.
 
Радость, о, Радость-Страданье —
 
Боль неизведанных ран!
 
Всюду — беда и утраты,
 
Что́ тебя ждет впереди?
 
Ставь же свой парус косматый,
 
Меть свои крепкие латы
 
Знаком креста на груди!
 
 
И еще образ Гумилева:
 
 
— Тот безумный охотник,
 
Что взойдя на нагую скалу,
 
В диком счастье, в тоске безотчетной
 
Прямо в солнце пускает стрелу.
 
 
Не знаю, потому ли, что напророчили поэты, но, в общем-то, все эти огневые закаты, звездные ночи, мира восторг беспредельный, скитанье, путь роковой и бесцельный и т. д. довольно основательно заполнили жизнь и bifteck saignant оказался совершенно бессильным, чтобы со всем этим наваждением бороться. Словом, благоустроенный быт оказался в загоне.
 
 
Благослови высокую судьбу:
 
Мы бедствия и странствия узнали…
 
 
 
 
…Блажен, кого судьба бросала
 
В юдоль изгнанья и войны…
 
 
 
 
…Вне всяческих благополучий
 
Не стал ли мир для нас светлей?
 
Мы сами проще и мудрей
 
И наша жизнь полней и лучше?
 
 
И т. д.
Возможно, что это в какой-то мере всего лишь реминисценция, ибо задолго до нас это было высказано и, конечно, с большей силой.
 
 
Блажен, кто посетил, сей мир
 
В его минуты роковые.
 
 
Но небольшая разница состоит только в том, что благополучнейший Тютчев (великий и гениальный, конечно), живя в благополучнейшую эпоху, пришел к этому прозрению умозрительно а наше поколение — активным путем, побывав на пиру у богов и, откровенно говоря, обожралось в достаточной мере этой «божественной пищей».
А небрежение к быту вошло у меня в дурную привычку и для «полного счастья» мне вовсе не нужны шифоньер, сервант и прочие чарующие многочисленные наименования чудесных предметов, но Раю (Миллер — Н.Ч.), при всей ее поэтической любви к закатам и звездным ночам, я знаю, это весьма огорчает.
Уже потому, что в женском обиходе все это совершенно необходимо и это невозможно заменить холостым, походным чемоданом под кроватью.