Чебурашка (СИ)

Он белобрысый, с печальным лицом, как у Пьеро и чуть свёрнутым носом.
— Ты здесь живёшь? — спрашивает он и немного наклоняет голову вперёд.
— Кто интересуется? — чётко и довольно громко отвечаю я вопросом на вопрос.
— Да погоди, — прищуривается он, как от зубной боли. — Тихо, не шуми. Ты отсюда, да? В этом доме живёшь?
Он кивает на девятнадцатый дом, а я живу в следующем, в двадцать первом.
— Давай, ближе к делу, — говорю я.
— Да чё ты грубишь? Мы же по-хорошему с тобой.
— Здесь я живу, местный, а вы откуда?
— Мы давно за тобой приглядываем, там один серьёзный человек просил посмотреть нормальный ты пацан или нет. Ты нормальный пацанчик? Чё? Нормальный или нет? Да не крути ты жопой, прямо скажи.
Ох, приглядывальщики. Видите знаки бесстрашия на моём лице? Делайте выводы.
— Чё за наезд? — недовольно хмурюсь я. — Ты кто такой, чепушило, чтобы спрашивать? Ты кого знаешь, вообще, чтобы так наезжать? Хочешь знать, чё я за пацанчик? Ну, давай, стрелку забьём, побазарим по-пацански.
Я-то, в отличие от него и его другальков, с масскультурой девяностых знаком. Могу, в случае чего, и разговор поддержать. На примитивном, конечно, уровне, но новые словечки для размышления подкинуть в состоянии. Но они парни стреляные, моим речам не внимают.
— Ты уж побазарил, я смотрю, — серьёзно говорит белобрысый, кивая на мой фонарь и кажется делает совсем неверный вывод.
Похоже, он думает, что фингал на лице означает, что мне можно поставить как минимум ещё один для симметрии. Эх, весела жизнь советского подростка в провинции.
— Ладно, — продолжает он, — мы видим, ты пацан чёткий. Короче, Жуку надо к бабе идти, понимаешь? К бабе. У тебя есть баба?
Я отодвигаю белобрысого и пытаюсь пройти, но они вмиг реагируют и зажимают меня в плотное кольцо.
— Да погоди, чё ты дёргаешься? Жуку надо идти, а не в чем, давай, ты же нормальный пацан, да? Ну, так одолжи Жуку кроссы свои. Чё? По-братски. Он сходит сегодня, а завтра вернёт.
Он быстро подносит ко рту руку, щёлкает ногтем большого пальца об зуб и резко проводит этим же пальцем по горлу.
— Бля буду! — бесстрастно заявляет он. — Завтра отдаст. Давай, короче, сымай корки свои блатные. Или ты чмо, а не нормальный пацан? Чё? Чмо что ли? С чмом у нас разговор короткий. Если чмо — значит пидор. Ты кто по жизни-то? Скажи уже.
Да ёшкин кот. Затянулся разговор. Как говорил мой старый и бывалый друг, если разговор дошёл до вопроса, кто ты по жизни, правильных ответов не существует. В этом случае есть только один ответ — бей первым.
— Чё ты молчишь-то? — наседает белобрысый. — Ты кто есть по жизни?
— Доцент фальшивый, — усмехаюсь я.
  
3. Кроссы
 
Секунда выиграна. Пока белобрысый хмурит не слишком высокий лоб, мой собственный лоб, уже получивший боевое крещение в деле Зидана, быстро и неотвратимо сближается с его, белобрысого, искривлённым носом.
Кривизны много не бывает! Хрясь! Хрусть! А-а-а! Он воет, а затем следуют и мои собственные вопли. По почечкам. Больно, ёлки!
Меня валят на землю, двое держат руки, а третий, садится на грудь. Можно попробовать сбить его коленом, да вот незадача, в руке его маленькой яркой молнией поблёскивает опасная бритва.
Слышал от людей знающих, что в качестве реального оружия вещь эта совершенно непрактичная и даже бесполезная, но проверять истинность суждения на себе как-то не хочется.
Холодное лезвие касается кожи на моей шее, и я замираю. Один из троицы, отпускает руку и перекидывается к ногам. Раз, два, и ступни мои ощущают свежий ветерок. Три, четыре, и…
«Вэу-Вэу!» — раздаётся короткий и резкий вскрик сирены и разбойники вмиг исчезают.
Вот, блин! Нахрена я вообще кроссовки батины взял⁈ Выпендрёжник! Я вскакиваю и в этот же самый момент рядом со мной, посреди пешеходной аллеи останавливается жёлтый милицейский «козёл».
— Запрыгивай! — командует лейтенант через открытое окно.
Я не заставляю себя ждать, заскакиваю на заднее сиденье и хлопаю дверкой.
— Не закрыл…
 
— Что?
Плотненький черноволосый сержант, сидящий за рулём, отворачивается к своей дверце и недовольно повторяет:
— Дверь не закрыл!
Я открываю и со всей дури шарахаю дверью.
— Ц-ц… — цокает он языком и качает головой.
— Давай, сержант, — торопит его молодой лейтёха. — Упустим! Они вон туда за дом побежали!
Сержант поворачивает голову к лейтенанту, показывая мне свой наполеоновский профиль, молча, с явным сожалением, смотрит на старшего по званию и, качнув головой с видом «куда катится этот мир», врубает скорость.
— Не упустим, — нехотя цедит он сквозь зубы и жмёт на газ.
— Так, давай с тобой, — чуть оборачивается ко мне лейтенант.
Молодой, зелёный, видать только из школы милиции, или откуда они берутся…
— Мы видели, как на тебя напали хулиганы, избили и отобрали обувь. Так? Что это за обувь?
— Кроссовки, — говорю я с сожалением.
— Так, понятно. Что ж ты один против троих в драку полез?
— А надо было просто так отдать? — удивляюсь я.
— Неумный поступок. В таких случаях нужно обращаться в милицию. Иначе, что же у нас будет, когда каждый будет свои проблемы кулаками решать?
— Ладно, давай, говори фамилию, имя и отчество.
Лейтенант пристраивает на колене планшет и пытается писать.
— Да потом напишешь, — качает головой водитель. — Только бумагу изведёшь.
В подтверждение этих слов, машина подпрыгивает переезжая поваленную бардюрину и тут же попадает в яму. Лейтенант роняет ручку.
— Ладно, — говорит он. — Потом тогда…
Мы едем по пешеходным тропкам, которых не касалась шина автомобиля. Хотя, сержант, похоже, исколесил всю округу вдоль и поперёк. Аттракцион тот ещё! Здесь свеженасыпанная земля, там бревно на газоне, а вон там каменюка.
В окна то и дело врываются тополиные и кленовые ветви, пытаясь отхлестать пассажиров по лицу, или даже выдернуть их из наглого, потерявшего все ориентиры, авто. Но водитель выглядит совершенно невозмутимым, словно пытается преподать урок практического стоицизма и мне, и лейтенанту.
— Хех, — хмыкает он. — Вот они, сучата…
Уазик вырывается из зарослей и попадает на отсыпанную гравием дорожку между двумя рядами гаражей — кирпичных и, выкрашенных серебрянкой, железных.
— А там прохода нет, — довольно сообщает сержант и чуть притормаживает. — Попались троглодиты.
Мне очень хочется, чтобы они действительно попались. Потому что начинать новую жизнь с объяснений с родителями совсем не хочется. Не то, чтобы они будут кричать, хвататься за голову или за ремень, нет, конечно. Просто стыдно.
Стыдно, что взял без спросу и вот так совершенно тупо, по глупости прощёлкал дорогие кроссы, отдав их каким-то малолеткам… Ну… то есть… не совсем малолеткам, а своим сверстникам, но всё равно… не хочется…
С другой стороны, то что вернут мне их дяденьки-милиционеры, тоже не комильфо. Сам опростоволосился, сам и реши проблему, если не хочешь по жизни быть терпилой, а я больше не хочу.
— От меня не уйдёшь, — тихо, но с апломбом произносит сержант, чуть откидывая голову и поигрывая желваками.
Ну, точно Бонапартий на коронации.
Пацаны, между тем, не останавливаются, бегут в тупик. Зато останавливается наш Уазик. Водитель тормозит и притапливает на холостом ходу газ. Он поворачивается к лейтенанту и я вижу на его лице отчаянную скуку. А движок ревёт, пугая беглецов.
— Давай, подъезжай, — сердито командует лейтёха, но сержант не торопится выполнять его распоряжение и включает сирену.
Не надолго. Включает и тут же выключает.
— Хаблюк! — не выдерживает лейтенант.
Хаблюк? Вот тебе раз! Вика ведь тоже Хаблюк… Но нет… Этот явно не её родственник, ничего общего нет… Я всматриваюсь, пытаясь найти подтверждение своей мысли, потому что мне совсем не хочется, чтобы этот надутый чувак оказался, например её отцом…
— Да еду, еду, — говорит сержант, таким тоном, будто делает одолжение и действительно, трогается с места.