Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

А назавтра зашел в библиотеку.
- А-а… Сапожников, - равнодушно сказала она. И, закутавшись в пальто, снова стала заполнять чью-то карточку.
Сапожников читал подшивку. Свет был неяркий, Уходили последние посетители.
Стекла в книжных шкафах читальни сверкали.
- Я закрываю, - сказала она.
Она скинула платок с ситцевого платья и стала надевать пальто, как школьница, поднимая руки вверх и вытягиваясь, и увидела, что Сапожников на нее смотрит.
Они вышли из читального зала в темный тамбур, потом на холодную улицу, и она заперла дверь на ключ. Как будто они из чужого мира вошли в свой и заперлись на ключ. Сумерки. Сырость. Запах мокрых листьев под ногами.
- Смотри, живой, - сказала она. - Я думала, ты убит.
Они шли медленно.
- Твои живы?
- Да, - сказал Сапожников. - А твои?
- Убивать было некого.
Он взял ее за руку. Она отняла.
- Объясните мне, - сказал Сапожников.
- Не надо.
- Вы не помните?
- Не надо.
Она остановилась у подъезда и стала смотреть на носки своих туфель, потом на него исподлобья.
- Лида, я выяснил, - сказал Сапожников. - Д'Артаньян не армянин.
- Ну… - сказала она. - Иди…
Сапожников ушел.
Сидел в сквере на мокрой скамье, пока не промок.
Потом перешел улицу и вошел в подъезд. Хотел позвонить на втором этаже, не нашел звонка. Хотел постучать, но она открыла дверь сама, впустила его в переднюю, запахивая халат. В полутьме они прошли в ее комнату. На табуретке красным глазом сияла спираль электроплитки.
Она, не раздеваясь, легла под одеяло, высвободилась из халата и кинула его на стул.
- Скорей… - сказала она.
Когда они глядели в потолок, и Сапожников курил, она сказала:
- И больше никогда не приходи.
- Приду.
- Ничего нельзя вспоминать.
- Почему?
- Не знаю.
- У меня никогда потом так не было, как тогда с тобой.
- И у меня, - сказала она. - Потому и не надо.
Никто не знает, почему мужчине и женщине надо быть вместе. Потому что хочется? А если перестало хотеться? Надо бороться с собой? А кому из них? Тому, кому первому перестало хотеться? А можно жить с тем, кто с собой борется?
- Неужели жизнь прошла? - спросила она.
А Сапожников, конечно, не догадывался, что ему или ей на роду написано. А если бы догадался, что ему на роду написано, то вцепился бы в эту дуру мертвой хваткой и не послушал бы ее горделивого приказа не приходить.
 
Глава 18
ПЕРЕГРУЗКА
Сапожников всегда знал, когда будет авария, хотя не часто мог ее предотвратить.
Понимающих его людей в этот момент не находилось. А потом уже все было поздно.
Собирались вместе и вспоминали про Сапожникова. Он не отказывался. Зачем? В нем всегда жила надежда, что, может быть, в другой раз послушаются. Иногда бывало и так. Прислушивались, аварию проскакивали благополучно. Но в этом случае о Сапожникове уже не вспоминали. Разве композитор-профессионал захочет вспомнить, от какой уличной песенки он оттолкнулся, когда сочинял свой шлягер?
Сапожников всегда знал, когда будет авария. Тут не было никакой мистики. Старый охотник знает, когда в лесу зверь. Одни говорят, что это шестое чувство, другие - жизненный опыт, а третьи, что, мол, за битого двух небитых дают и то не берут, а Сапожников был жизнью бит многажды, но не очень верил, что только в этом дело.
Последние дни Сапожников толкался среди рабочих и понял, что авария на носу.
Чересчур все было гладко для работы, которую собирались сдавать комиссии.
Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов.
"Что же это получается? - думал Сапожников. - Все канатно-ленточное хозяйство работает, как заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".
 
- Чего ты беспокоишься? - сказал Виктор, - Показания приборов отличные.
Сапожников только сопел.
Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.
- Лифт, - сказал Генка.
- Что?
- Не конвейер, а лифт, - сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.
Сапожников сделал то же самое.
Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки. -..во! - докричал что-то Виктор.
- Что?
- Я говорю, это ничего!
- Что ничего?
- Есть небольшие перегрузки, но это ничего!
- Виктор, это шахта, - сказал Сапожников. - Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка может мгновенно стать завалом. Все будет рваться и лететь к черту.
Генка, давай еще прозванивай всю схему.
- Не учи меня, - сказал Виктор.
- Правильно, - сказал Блинов.
Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке. - Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту - и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.
- Мы еще не начинали работать, - сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".
Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.
- Мне кажется, - сказал Блинов, закуривая, - что вы меня все время хотите поддеть чем-то… Я говорю - я принимаю у вас работу… ваш участок работы. А всю работу будет принимать комиссия согласно договору.
- А я вам ее не сдаю…
- Аварийная автоматика работает отлично. В чем дело?
- У вас питатели работали плохо, плохо подавали руду. Образовались завалы…
Совсем недавно…
- Это уж не ваша забота.
Блинов бросил сигарету на землю, топнул по ней, и ее тут же умело. Вверху под прожекторами летел колючий снег. За забором шахтного двора стояло бурое зарево.
Небо было бурое от далеких коксовых батарей.
- Да вы не обижайтесь, - сказал Сапожников. - Датчики показывают перегрузку на сгибах. А ведь конвейер еще не гоняло как следует.
- Да-да… конечно, - сказал Блинов. - Вот сейчас и попробуем.
- В смысле прозвоним схему - тогда попробуем, - сказал Генка.
- Щекотеев! Костин! - крикнул Блинов. - Передайте там в низ! Сейчас погоним на повышенном режиме!
Потом он повернулся к ним с улыбкой. Но это была не улыбка. Просто он так щурился от ветра.
- Я моложе вас, товарищ Сапожников, - сказал он, - но хочу дать вам совет. Вы очень эмоциональный человек… Вы…
- Летом, летом… - сказал Сапожников. - Летом будете советовать. Сейчас чересчур холодно.
- Пошел! - крикнул Блинов вдаль и приблизился к пульту. - Позвольте.
Виктор отодвинулся, и Блинов кинул рубильник.
Медленно стал нарастать грохот. Тонкий ручеек подскакивающей на ленте руды плавно превратился в черный пласт.
Блинов убежал. Вдоль конвейера стояли люди и напряженно глядели на маслянистую цепь, которая текла по барабанам. Все шло гладко.
- Работает старушка, - нерешительно сказал Генка. - В смысле конвейер.
Сапожников, не отвечая, глядел на приборы. Все шло гладко. Сапожников отошел от приборов. У ленты его догнал Виктор.
- Что тебя беспокоит? - спросил он.
- То, что Блинов боится комиссии больше, чем аварии.
- Ты думаешь?
Сапожников не ответил.
- В конце концов, черт с ним… За электрическую схему я ручаюсь, - сказал Виктор.
- А за человеческую?
И тут их окликнул Генка:
- Ребята… живо!
Они подбежали.
Приборы показывали аварийную перегрузку.
Все переглянулись.
Стоял дикий грохот. Приборы показывали аварийную перегрузку, но автоматика почему-то не срабатывала, не отключала механизмы. Тогда Виктор кинулся к ленте, от которой стали медленно отходить люди. Сапожников подбежал к Виктору в тот момент, когда он обалдело смотрел на безмятежный аварийный выключатель, под который кто-то подсунул лом. Обычный лом, которым лед с тротуаров скалывают.