Следствием установлено

— Эти вахманы не будут его выгораживать?
Корнеев усмехнулся.
— Мало вероятно, чтобы они пожелали его выгораживать. Скорее, наоборот, поспешат выложить все, что о нем знают. Это их положения не ухудшит, а даст удовлетворение, что вот и еще один из тех, кто сумел скрыться, не избежал наказания, как и они не избежали…
В тот же день, получив от Корнеева адреса исправительно-трудовых колоний, где отбывали наказание бывшие вахманы из той же команды, что и Зяпин, Осокин выехал в Озерницк.
Уже по торжествующему виду, с которым он вошел, Русанов догадался, что командировка дала результаты, но и он не предполагал, во что вылилась проверка биографии коменданта ватной фабрики.
Когда Осокин, выкладывая на стол протоколы опознания и допросов, объявил, что Прохор Акимович Охрименко вовсе и не Охрименко, а фашистский вахман Федор Зяпин, у Русанова непроизвольно вырвалось:
— Не может быть!
— Не только не может быть, а так оно и есть! На меня за фотографию этого Зяпина даже всерьез ополчился один старикан, из бывших партизан. Он подумал, что я хочу этого Зяпина выдать за Охрименко…
— Вполне естественно, всякий другой тоже мог рассудить так.
После этих слов Русанов углубился в чтение протоколов и только покачивал головой.
— Вот оно куда привело словечко «лягавая»!
— Лизавета Петровна ничего не знала! — поспешил прояснить свою позицию Осокин. — Уверен, что она не знала! Не может быть, чтобы знала!
— Спешить нам с выводами не стоит, — заметил Русанов. — Но я думаю, что ты прав. Если бы он ей открылся, то никогда не решился бы провоцировать ее анонимными письмами. Несомненно лишь одно: словечко «лягавая» связано с его прошлым, а вот чем и как, это еще предстоит установить.
— Может, следует теперь это дело передать в органы государственной безопасности? — спросил Осокин.
— Пока не вижу особых причин! — констатировал раздумчиво Русанов. — Не думаю, чтобы этот самый Зяпин оказался бы вдруг на связи с кем-то из своих бывших хозяев. Так что придется вам, Виталий Серафимович, поискать теперь и других вахманов, что знали его раньше. Пусть и они скажут о нем веское слово. Ведь с такими доказательствами, что есть, выходить против него рано. Допроси вахманов, дай им Зяпина опознать, тогда и ставь его к барьеру.
Так Осокин попал в далекие северные места. И первым в ряду таких свидетелей из числа бывших вахманов оказался некий Ахрещук по кличке «Голубок», которая и здесь к нему прилипла намертво. Он был осужден к 15 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима. Личность невзрачная. Невелик росточком, жилист. Острый птичий нос и размытой формы подбородок делали его лицо старушечьим. Взгляд тревожный, исподлобья. Чувствовалось, что он от их встречи ничего хорошего для себя не ждал. Дежурный по колонии, который сопровождал Ахрещука, как видно, тоже понял это и поспешил его успокоить.
— Не дрейфь. Следователь из прокуратуры хочет с тобой побеседовать об одном человеке. Не лукавь — что знаешь, то и скажи, а врать будешь — на этом капитала не заработаешь. Понял? 
— Гражданин начальник, — воскликнул Ахрещук, весьма обрадованный тем, что дело, оказывается, его не касается, а речь пойдет о ком-то другом. — Если что знаю, то все расскажу, как на духу, я ж в сознанке…
Пригласили понятых. Осокин на их глазах разложил на столе веером несколько фотокарточек разных людей одного возраста с Зяпиным. Среди них лежала и фотография Зяпина.
— Ахрещук, — предложил он, — подойдите к столу и внимательно посмотрите на эти фотографии. Известен ли вам кто-либо из тех лиц, что изображены на них?
Ахрещук подошел к столу и окинул взглядом фотокарточки. Осокин дал ему время присмотреться. Ахрещук помалкивал. '
— Кого-то из них узнаете? — повторил вопрос Осокин.
Ахрещук посмотрел фотографии еще, взглянул на Осокина и, помаргивая глазками, спросил:
— Он живой или мертвый, тот, кто вам нужен?
— Вопросы здесь я задаю, заключенный Ахрещук! Предупреждаю! Какое это имеет для вас значение? Вы кого-то узнали?
 
Но Ахрещук явно не спешил с ответом, чего-то боялся. Тогда на помощь Осокину опять пришел лагерный дежурный.
— Голубок, я же предупреждал, не крути.
Только после этого Ахрещук, как бы оправдываясь, заявил:
— У вас, гражданин начальник, интерес свой, а у нас за такое могут и прибить. Хорошо, скажу. То Зяпин Федор, цугвахман.
Итак, первый шаг был сделан. Осокин это занес в протокол опознания личности Зяпина, дал подписать его присутствующим и отпустил понятых. Теперь оставалось только все отразить и в протоколе допроса Ахрещука, но чтобы подтолкнуть как-то его к откровенности, сказал:
— Не стану скрывать. Он арестован. Вам уже не страшен…
— Правда ваша, — ожил Ахрещук, — да только я его боюсь даже и теперь. Был он на расправу короток, лютовал иной раз так, что не приведи господь. Еще и хитер как лис… Когда замели меня, то об этом Федоре разговор с чекистами тоже был. Только я след этого Зяпина потерял давным-давно…
Осокин дал Ахрещуку свободно выговориться, не прерывал, а тот пустился в воспоминания о еще не забытом прошлом, когда согласился в своих Журавичах стать полицаем. И выходило так, что Зяпин объявился у них значительно позднее, перед зимой сорок первого.
— Сам-то он из каких мест?
— Ненашенский, большего не знаю.
Для Осокина особый интерес представляло и то, что Ахрещук также припомнил: Зяпин за свое особое усердие перед фашистами, оказывается, даже выслужил немецкую медаль. Еще Осокин узнал, что и над Зяпиным был начальник, кому подчинялась вся их вахманская команда, некий Фогт, группенвахман.
— Немец?
— Фольксдойч, из тех немцев, что до войны проживали в Союзе. Прозвали его заглазно «Скулан», за его круглую, как сыр, рожу. Уж больно была она скуластая…
Вот и новый поворот в доле! От неожиданности Осокин даже привстал. Несомненно, это и был тот самый дружок Зяпина, что сбежал из Ашхабада и наведался к нему в Сорочинку. Сразу припомнились и разговор с участковым Егорушкой, обозначившим незнакомца такой же приметой, и встреча с Жердевым, который тоже назвал того дружка коменданта скуластым.
Ахрещук между тем продолжил:
— При нем Зяпин шестерил. Что тот прикажет, то я сотворял, не задумываясь.
— Ну а что вам известно про Акима Петровича Охрименко? — переменил тему Осокин. — Такого человека вы знали?
— Кто же не знал его? В деревне Ренидовщина он в председателях колхоза проходил не один год, а при немцах в лес подался и шибко партизанил. Да только каратели все же заловили его и со всем его семейством повесили, не пощадили ни старого, ни малого.
— А про его сына — Прохора, лейтенанта, слышали?
— Так он еще до войны на военную службу ушел. Слух имелся, будто бы год спустя, как его родных изничтожили, он в наших краях объявился… Гонялись за ним…
— Если гонялись, какой же это слух? Наверное, действительно объявился?
— Не видел, а в облаву ходил…
— Немцы поймали его?
Ахрещук помаргивал глазками.
— Всякое тогда болтали… Война же шла, гражданин следователь! Кому что надо, тот и говорил. Слух шел, что поймали, а немцы и после его разыскивали. Вот и угадай, где правда? Зяпин, так тот не раз нам говорил, что Прохор Охрименко между пальцами утек…
Еще одна неожиданность. Осокин убеждался, как важно один и тот же эпизод рассматривать с разных позиций. Ларион Евсеевич похоронил Прохора, тут ошибки быть не могло. Для чего же Зяпину понадобилось изображать его живым, да еще и ускользнувшим от немцев? Не готовился ли Зяпин уже тогда взять себе имя Охр именно? Не озаботился ли он уже в сорок третьем подстелить себе соломку, чтобы мягче падать? Август сорок третьего года… Позади уже разгром немецких войск под Курском и Белгородом. Всяким там вахманам и полицаям настало время задуматься и о своей судьбе.
— Что стало с вашей командой, когда фронт придвинулся к вам вплотную?
Ахрещук на минуту задумался, как бы углубившись в прошлое.