Место полного исчезновения: Эндекит
— Греки, вавилонцы! — презрительно прервал Коростылева Панжев. — Ты про русских что-нибудь расскажи.
— У русских тоже есть сходный с Летой образ — Забыть-реки! — тут же выполнил просьбу Коростылев. — Вода, как и огонь, по народным верованиям, обладала мощным очистительным действием. У верующих индусов умереть на берегу реки Ганга считается величайшим благом, потому что она смывает любой грех, святая река. В России считали, что река смывает и уносит болезни, одним из способов лечения от лихорадки был такой: в двенадцать часов ночи снимали с себя пропотевшую сорочку и бросали ее плыть по течению, приговаривая: „Возьми, река, мою болезнь, пошли мне здоровья!“. А в Европе существовали еще знаменитые „ордалии“, во время которых суды, разбирающие обвинения — в колдовстве, раздевали и бросали связанными в воду обвиненных, если те выплывали, их сжигали на костре, выплыл — значит виновен. Бедняги в большинстве своем предпочитали тонуть, так хотя бы их признавали невиновными, имущество оставалось в семье, и хоронили их на освященном кладбище.
— „Река времен в своем стремленье уносит все дела людей“, — завершил Игорь.
— Какие вы умные! — злобно откликнулся Пан. — Непонятно только, как вы оказались в таком дерьме.
— Если ты такой умный, то почему такой бедный! — засмеялся Моня-художник.
Он так и представлялся, никто не знал его настоящего имени и фамилии. Он был своеобразным художником, прекрасно рисовал кредитные билеты Центрального банка, не отличить от настоящих. Сдал его, спасая свою жизнь, один ненормальный убийца, работавший у него какое-то время сбытчиком.
— Доцент, — обрадовался поддержке Пан, — жизнь отдает из-за какого-то озера.
— Не какого-то, — прервал его Павлов. — Я родился в Баргузине…
— Да ну! — удивился Пан. — Как это ты умудрился родиться на ветру? Баргузин — это ветер.
И он неожиданно для всех запел:
Славное море — священный Байкал,Славный корабль — омулевая бочка.Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалечко.Славное море — священный Байкал,Славный мой парус — кафтан дыроватый…Эй, баргузин, пошевеливай вал,— Слышатся грома раскаты…— Кончай выть! — оборвал его тихий Петя Весовщиков, по прозвищу Хрупкий, поплывший на пятнадцать лет за убийство по сто второй статье.
Убил он своего начальника за систематические издевательства, убийство было спонтанным, но все равно ему впаяли сто вторую статью, чтобы другим неповадно было убивать свое начальство.
Пан испуганно смолк. Отчего-то он побаивался этого тихого паренька с остановившимся взглядом.
— Насчет ветра ты прав! — согласился Павлов. — Баргузин — это ветер, налетающий с северо-востока на Баргузинские озера, на берегу одного из которых и раскинулся городок Баргузин, правда, сейчас он превратился в село. Если бы иностранному самолету пришлось совершить вынужденную посадку в Баргузине, пассажиры самолета ни за что не догадались бы, где они находятся. Тот же пейзаж, что и в швейцарском Энгадине или французской Савойе, вершины и пики самых причудливых очертаний, с шапками вечных снегов, леса по склонам и приткнувшийся к подножию гор городок, который делит на две части живописный бурливый ручей, впадающий в реку Баргузин, впадающую в Байкал… Ты хоть раз был на Байкале? — спросил он у Пана.
— Чего я там забыл? — хмуро отказался Пан. — Реки я люблю, рыбак заядлый, за тайменем ходил после первых заморозков. Знаешь, как играет таймень своим серебром на перекатах? В рыбке килограммов десять-пятнадцать. Побороться с ней, стоя на скользких камнях переката, — это надо уметь, скажу я тебе.
— А Байкал — это самый крупный водоем пресной воды в Европе и Азии и самое глубокое озеро в мире, живописнейшее горное озеро. Оно в пять раз больше Женевского, славится сорока породами ценных рыб, раз уж ты рыбак, и богатой, редкостной, нигде больше не встречающейся фауной.
— Не будьте фауной, берегите флору! — опять засмеялся Моня.
Его неунывающий одесский говор резко контрастировал с обреченными голосами окружающих. По его виду нельзя было сказать, что ему предстояло провести в заключении долгих пятнадцать лет.
— Баргузин был основан в 1648 году, — продолжил Павлов. — Когда я протирал штаны на школьной парте, мне учителя вбили в голову дату разгона Кромвелем английского парламента и окончания Тридцатилетней войны. Правда, я понимал, что между такими историческими событиями в Европе и основанием Баргузина нет никакой связи, тем более, что Баргузин был основан, как острог, первым в цепи укрепленных пунктов, созданных для взимания ясака, дани, которой облагались народы Поволжья и Сибири в Московской Руси. Вместе с тем остроги служили и местом тюремного заключения, и на языке того времени выражение „сидеть в остроге“ означало сидеть в тюрьме…
Его слушал уже один Игорь, да еще изредка подключался Коростылев. Остальные заключенные отвернулись, и нее смотрели на медленно проплывающий противоположный берег реки и на спокойную полупрозрачную воду, думая каждый о своих делах, о прошлой жизни. А Игорь заставлял себя не думать о прошлом, чтобы не вспоминать Лену.
Но старик Павлов говорил больше для самого себя. Он погрузился в воспоминания, словно предчувствуя, что ему осталось совсем немного дней для разговора. Болезнь уже давно подтачивала его, но когда были лекарства и хорошая пища, еще можно было надеяться победить ее. Теперь надежда угасала с каждым километром реки. Выдержать строгий режим трудно даже здоровому человеку, а больному невозможно.
— Красота природы, чистый сухой воздух и синева прозрачного неба очаровали даже Кропоткина, известного революционера и теоретика научного анархизма, который объездил эти места еще совсем молодым армейским поручиком и назвал эти горы в своей классической монографии, посвященной географии и геологии этого района, „баргузинскими Альпами“. Баргузину с его волшебными окрестностями куда больше подходит быть летним курортом, чем местом поселения политических ссыльных, — заметил он. — Курортный сезон здесь короток, не успеешь оглянуться, как нагрянет долгая суровая зима, но все же странно, что политических преступников отправляли на курорт. Франция отправляла их на Мадагаскар и Чертов остров, а Великобритания в Ботани-бей в Австралии, где климатические условия несравненно тяжелее. А в России, по понятиям прошлого века, наказание в виде ссылки в Сибирь считалось особенно жестоким. Официально эта кара была введена в 1729 году. Первыми ссыльными были приговоренные к пожизненной каторге бунтовщики. Позже к ним присоединились гулящие девки и женщины, приговоренные к смертной казни. В 1800 году за ними последовали евреи, просрочившие на три года уплату налогов. Смертность среди ссыльных была чрезвычайно высока, до Сибири доходила едва ли четвертая часть, да и в той все были совершенно сломленными. Да и как иначе? Путь из Москвы в Баргузин, а это шесть тысяч километров, ссыльные проделывали пешком. Через каждые двадцать километров этап загоняли в пересыльную тюрьму или крепость. Длился этот поход года четыре. На телеги сажали только больных. Два дня шли, третий отдыхали. Кормились из расчета десять копеек в день, в местах ночлега покупали себе еду. В политическую каторгу Баргузин превратился с 1826 года, когда Николай Первый сослал сто шестнадцать участников декабрьского восстания 1825 года. Первую партию долго держали в селе Петровский Завод Забайкальской губернии, граничащей с Баргузинским уездом. Непосредственно в Баргузин были отправлены братья Кюхельбекеры — Михаил и Вильгельм, лицейский друг Пушкина, которого он звал Кюхля. Позже Вильгельма переправили в другое место, а Михаил так и остался жить в Баргузине, не уехав и после помилования. Когда умер Николай Первый и на престол взошел Александр Второй, все декабристы были помилованы, но в живых их осталось к тому времени лишь двадцать пять человек. За тридцать лет ссылки все они так настрадались, что в большинстве своем предпочли остаться и окончить дни свои в Сибири…