Место полного исчезновения: Эндекит

— Лагерь построили на высоком берегу, на продуваемом месте, у проточной воды, — оценил Павлов. — В самом лагере они лютовать не будут, но я не позавидую тем, кто будет на лесоразработках в лесу.
— Крем «Тайга» не выдают? — усмехнулся Игорь.
— Догоняют и еще дают! — откликнулся Пан. — Забудь о том, что было на воле. Ты — раб, ты — смерд, должен молчать и подчиняться. За каждый вопрос учить будут кулаком по мордасам, за каждое неподчинение — БУР.
— Это еще что за «зверь»? — поинтересовался Игорь.
— Барак усиленного режима! — охотно пояснил Пан. — Тюрьма в тюрьме. Заместо карцера, только еще хуже. Там тебе будет отдельная клетка, а свидетелей не будет. Лютуй — не хочу! Охрана и лютует: захотят — холоду напустят зимой, туберкулез обеспечен, захотят — собаками затравят, захотят — забьют до полусмерти, инвалидом станешь, но от работы все равно не отвертишься.
— И никакой управы на них нет? — не поверил Игорь.
— Забудь про управу, как и про само право! — усмехнулся Пан. — Твое дело молча работать там, куда тебя определили, ни во что не встревать, но и не сучить, потому как зеки тебя тогда порешат.
— Между молотом и наковальней! — определил свое положение Игорь.
— Не вертись блохой на х…! — посоветовал Пан. — И не заметишь, как тебя меж ногтей зажмут и щелкнут, так что из тебя дух вон.
— А кто на разгрузке работает? — спросил Павлов. — Вольнонаемные?
Его вопрос вызвал злорадный смех тех, кто уже проходил подобную науку и чувствовал себя перед лицом неизвестности старожилами, поучающими новичков, салаг, ничего не знающих и не умеющих.
— Вольнонаемным может здесь быть только медведь! — усмехнулся Пан. — Но он не стремится завербоваться. Воля ему милей. А шустрят те, кто на «расконвойке».
— Без охраны, что ли? — понял Игорь.
— Охрана есть для порядка! — ответил Пан. — Но не такая, как у остальных. Здесь работают те, кто скоро освобождается: домой или на условно-досрочное, если, конечно, их не порежут раньше.
— А почему их должны порезать? — полюбопытствовал Игорь.
Пан пристально посмотрел на него, но, кроме искреннего желания удовлетворить свое любопытство, ничего не увидел.
— Потому что все они из «ссучившихся»! — неохотно пояснил он. — Те, кто в СВП шустрит, ударно трудится, вылизывая себе прощение.
Игорь все понял, кроме слова СВП. А поскольку ждать им предстояло еще долго, он и спросил:
— А что такое СВП?
— Секция внутреннего порядка! — мрачно отозвался Пан. — Их зеки называют проще: сучьи выродки, проститутки!
— А ударно трудиться не поощряется? — спросил на всякий случай Игорь.
— Когда много передовиков труда появляется, — помрачнел Пан, — появляется нормировщик и поднимает планку нормы. И многие опять на баланде, на мизере, без ларька. Ты имеешь право перевыполнить норму только на три процента, чтобы было и на шныря, который кормится за счет бригады. Шнырь, чтобы ты больше не спрашивал, это — «шестерка», которая трудится на уборке барака, воду носит, печь топит, веником шустрит. Ну и еще стучит помаленьку, но под контролем авторитетов.
— Какой смысл тогда «стучать»? — удивился Игорь.
— Большой! — резонно ответил Пан. — Совсем не «стучать» он не может, его с ходу на лесоразработки отправят, где он благополучно загнется. Вот он и сообщает заму по режиму, но только то, что сочтет нужным сообщить авторитет или кодла постановит.
— Но в таком случае можно разыграть любую игру! — удивился Игорь.
— И разыгрывают! — помрачнел Пан, вспомнив случай из своей практики, когда его вот так и разыграли, после чего он намотал себе новый срок на три года. — Некоторые и бегут лишь от отчаяния: остаться — смерть, проиграли его в карты, впереди неизвестность в любом случае, даже если тебе повезет и ты сумеешь прорваться на волю. Воля — она воля только по сравнению с «колючкой». А так, по-настоящему, большая зона, с «колючкой» по границам.
Игорь, глядя на видневшуюся вдали «древнерусскую крепость», неожиданно для себя стал читать стихи:
 
 
Мы живем, как всегда, в сумасшедшей стране,
 
Где отрада по-прежнему в горьком вине,
 
Где на кухне тишком разговоры,
 
Где хлопочут о честности воры.
 
Нет у нас проституток, как нет и бомжей,
 
Голой задницей давим упрямо ежей,
 
Их иголки для нас не помеха,
 
Давим не для еды, а для смеха.
 
И вожди нас не любят, и мы их дурим,
 
В каждом грязном трактире живет третий Рим,
 
А в кармане лишь вошь на аркане,
 
Изобильная жизнь не экране.
 
О любви говорит лучше всех сутенер,
 
Добродетелью станет и счастьем позор,
 
Но куда заведет та дорога?
 
Горе, горе тебе, недотрога!
 
Раздвоение станет проклятьем для нас,
 
И настанет последний решающий час.
 
В море лжи можно и захлебнуться,
 
Не пора ль на себя оглянуться.
 
 
Игорь смолк, а Пан задумчиво промолвил:
 
— Так ты по натуре поэт? Кликуху тебе перелопатить, что ли?
— Был у меня приятель, — ответил Игорь, — это его стихи. У него много таких. Его хотели даже в дурдом упечь.
— И почему не упекли? — поинтересовался Пан.
— Папа у него крупный начальник! — пояснил Игорь. — Ограничились домашним арестом. Противостояние злу в одиночку бесполезно.
— Вот ты и оглянись на себя! — посоветовал Пан. — Плетью обуха не перешибешь! А мозги тебе вышибут. Здесь такие мастаки.
— И что ты предлагаешь? — иронично спросил Игорь. — Сломаться?
— Пересидеть! — посоветовал Пан. — Кто гнется, тот не ломается.
Игорь задумался над его словами. Здравый смысл в них присутствовал, но было что-то унизительное в таком совете. Впрочем, Игорь понимал, что унизительно это было в той, прежней жизни, до которой ему уже не было никакого дела. А выжить было просто необходимо. Игорь себя не обманывал: делать он ничего не умеет, а значит, ему предстоит «пилять тайгу», причем не вершину дерева, а комель, крепкий и широкий. Для этого нужна была не только сила, которой Бог Игоря не обидел, а сноровка и умение. Часты были случаи, когда деревом прихлопывало самого пильщика. Правда, не менее часто с помощью дерева, падающего точно в выверенном направлении, убирали ненужного и сводили счеты.
Плавучий кран приветственно гуднул и отвалил от причала. Путь к эндекиту был открыт, чтобы не сказать «свободен».
Катер-буксир предупредительно гуднул и стал подводить к причалу баржу с этапом, предназначенным для этого исправительного лагеря.
На серпантине дороги, ведущей к лагерю, показалась охрана с собаками и автоматами в руках.
— Вот и архаровцы спешат встречать рабочую силу! — пошутил Пан. — Плоты вязать некому, не иначе. Тяжелая работенка и опасная, чуть зазеваешься, бревнышком тебя по темечку тюк, и с концами, поминай как звали.
— А пилить лес когда будем? — поинтересовался Игорь.
Он все еще воспринимал с неподдельным интересом, словно был на экскурсии или на практике, когда через некоторое время можно будет собрать вещи и уехать домой, где все неудачи вскоре покрываются пеплом.
Пан усмехнулся.
— Так тебя, неумеху, до пилы и не допустят! — сказал он. — Повкалываешь сучкорубом да с шестом попотеешь, когда с деревом будешь заодно, тогда и пилу вручат. Пильщик у нас почти авторитет.
— Аристократия! — понял Игорь.
Его усмешка не понравилась «Пану».
— Вот когда ты пройдешь все работы, тогда я на тебя посмотрю, — заявил он злорадно, — как ты будешь относиться к тем, кто уже все это прошел.
Баржа причалила точно, только чуть ткнулась в развешанные по краю причала старые автомобильные покрышки, предназначенные для смягчения удара.