Место полного исчезновения: Эндекит
И он резко повернулся и покинул закуток, пышно называющийся «уголком отдыха».
Полковник закрыл глаза, на лице его появилась лютая злоба, аж скулы обозначились топориками.
В уголок, отгороженный от остального цеха черной плотной материей, той, из которой и шили рукавицы, заглянул громила-адъютант Полковника, который сразу же покинул уголок, как только привел Горбаня.
— Ломается шалава? — спросил он шефа.
Полковник сверкнул глазами и прошипел змеей:
— Заломать его «хором»! — приказал он.
— Первым отметишься? — угодливо захихикал подручный.
— Отмечусь! — согласился Полковник. — Я в силе! Поспеши, чтобы до обеда, а то после обеда меня сразу же в сон клонит. А к вечеру мне надо быть в форме: в шахматы со Студентом играть буду.
— Из-за него, козла, наш «бугор» спалился! — злобно возразил подручный.
— Его вина! — равнодушно бросил Полковник. — Ему что было приказано? Прощупать Студента на вшивость. А он заорал, чем и привлек внимание Васи. Сам и заработал карьер. Ничего, мы постараемся его оттуда вызволить. А Студента треба приручить, может, использовать можно будет!
— Раком! — так же злобно пошутил подручный.
— Войну «хозяину» пока рано объявлять! — возразил Полковник. — Да и не из-за чего. Он нас не трогает, мы его не трогаем! Запомнил? — повысил он голос.
— Как же! — угодливо поклонился подручный.
Этот громадный и очень сильный парень мог бы переломать хребет Полковнику одним ударом. Но мозги имел куриные, а потому всю жизнь старался подчиняться. Кто первым брал над ним власть, тот и становился его хозяином. Он с равным успехом мог быть и палачом на службе у так презираемых им «ментов». Но Полковник первым подчинил его своей воле.
— Я за тобой приду! — предупредил хозяина громадина с куриными мозгами и покинул уголок отдыха.
Найдя мастера цеха, он пошептался с ним, дал ему инструкции, которые тот пошел выполнять, потому что тоже очень хотел дожить до конца срока, который уже приближался, а потому испытывать судьбу у него желания не возникало. Сам подручный пошел собирать свою кодлу, тех, кто, не являясь «ворами в законе», все же были готовы ими стать, выйдя на волю. А потому они спокойно шли на любое преступление и в зоне, если, конечно, был шанс «отмазаться» от закона.
А заломать Горбаня было безопасно. Администрация не вмешивалась и не расследовала случаи насилия над такими заключенными. Считалось чуть ли не нормой, когда севший по сто семнадцатой сам становился жертвой насилия, постоянных издевательств и унижения. И никем не бралось во внимание: справедливо ли осужден парень или его подставили, было насилие или им и не пахло.
Мастер подошел к Горбаню, который опять встал со скамейки и разминал свои руки, опять затекшие с непривычки от непрерывных и однообразных движений.
Горбань не успел растереть поясницу, как мастер направил его на склад:
— Отправляйся, раскройщикам помоги на складе! Они не обязаны таскать за тебя тюки материи. Живо марш!
— Руки болят! — попытался Горбань уклониться от путешествия на склад.
Но мастер был неумолим, своим здоровьем рисковать не хотел, а задница Горбаня его мало интересовала, не он первый, не он последний.
— Что ж ты с больными руками замуж пошла? — пошутил мастер и рявкнул на Горбаня: — Откажешься, пойдешь в БУР!
Горбань, чертыхаясь в душе, побрел на склад, где до потолка лежали штабелями тючки с материей, из которой раскройщики кроили, а швей-мотористы шили рабочие рукавицы: летом из легкой материи, зимой из грубой, утепленной, иногда и с асбестовыми прокладками приходилось шить, что было очень вредно для здоровья, но кто в колонии будет думать о здоровье заключенных, молоко за вредность они не получали.
Как только Горбань вошел в складское помещение, он сразу же оказался окруженным кодлой подручных Полковника.
— Снимай штаны! — грубо велел ему адъютант Полковника. — Или силой сами снимем.
Горбань ловко выхватил заточку и стал водить ею из стороны в сторону.
— Порежу! — угрожающе произнес он.
Но заточка дрожала в неверных руках, которых он почти не чувствовал. Ему бы сразу, из последних сил, ударить близстоящего из кодлы, а он усталыми ручками угрожать вздумал.
Естественно, буквально через несколько секунд он получил несколько ударов по голове теми же тючками материи, за которыми был послан, и потерял сознание.
Остальное было делом техники. И первым поимел Баню Полковник. За ним уже выстроилась очередь. Сначала вся кодла отметилась, а затем и работяги подключились, как только услышали радостный вопль: Баню заломали!
Отказались лишь трое из вновь прибывших: Костыль, Моня и Хрупкий, сам недавно ставший жертвой, правда, избиения, но на свой как говорится, испытавший, что значит насилие.
А мастер цеха только с удовольствием смотрел на насилие, на многочисленные акты мужеложства. Сам он уже ничего не мог, атрофировалось у него все за пятнадцать лет заключения.
Когда Горбань пришел в сознание, первым делом он заметил блеснувшую среди тючков материи заточку, которую кодла забыла прихватить с собой…
Игорь до обеда успел разобрать целую папку документов. После разговоров за чашечкой кофе ему выделили комнатку рядом с кабинетом «хозяина» зоны, где он мог теперь не маячить все время перед глазами Дарзиньша, так и надоесть было недолго, но в то же время всегда быть под рукой. Дарзиньш рассчитывал, пока Игорь был в положении заключенного, воспользоваться его юридическими познаниями.
Игорь перед уходом заметил, что Вася остался в кабинете Дарзиньша, очевидно, чтобы обсудить создавшееся положение, поскольку Полковник остался неуязвим.
Дарзиньшу было глубоко наплевать на Горбаня и на случившееся с ним, его беспокоила «черная» зона, и он думал о путях, которыми можно будет сделать ее «красной».
В столовой Игорь сразу же заметил Горбаня. Он и выглядел как «опущенный»: с застывшим лицом, с остановившимся взглядом. Горбань сидел не за столом, как все остальные заключенные, а на отдельно стоявшей лавке в углу, поодаль от всех.
Раздатчик и ему принес обед, но швырнул миску по полу в его сторону так, что когда Горбань ее поймал, то почти половина содержимого выплеснулась на него к радости и смеху остальных. Но Горбань уже не реагировал ни на смех, ни на злорадные выкрики. Он уже жил в другом измерении, где такие мелочи не имеют никакого значения.
Игорь, с сочувствием взглянувший на Горбаня, которому он в шутку дал так быстро оправдавшуюся кличку Баня, все же заметил, или ему только показалось, что в глазах Горбаня мелькнул дьявольский огонь, пламя вылетело на какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточным, чтобы Игорь успел его зафиксировать.
«Такой вид бывает у человека, задумавшего страшное: либо самоубийство, либо убийство! — подумал Игорь. — Я бы на месте Полковника не бил так беспечен. Да его охраняют как президента страны. Интересно, когда Полковник спит, его охраняют?»
Но спросить было некого.
Пан обрадовался Игорю, как всегда. Своим отношением он чем-то напоминал Дарзиньша, только Панжеву Игорь жизнь не спасал, и ничем ему тот не был обязан.
— Как жизнь, Студент? — весело спросил он тоном очень довольного и благополучного человека.
Игорю показалось, что Пан несколько навеселе. Он принюхался и убедился, что, действительно, от «кента» попахивало спиртным.
«Откуда здесь может быть водка? — подумал удивленно Игорь. — Наверное, самогон. Ловкачи гонят из чего угодно и где угодно».
Пан ему тихо шепнул:
— Не принюхивайся ты так откровенно, Студент! Жизнь ништяк, коль есть терьяк.
— Что за зверь — «терьяк»? — тихо спросил Игорь.
— Необработанный опиум! — так же тихо ответил Пан. — Но я не колюсь, не смотри на меня в сострадательном наклонении. Капельку выгнали и употребили. Совсем малую дозу. Но помогает отстраняться. Бане, правда, это не поможет. Ловко ты его окрестил!
— По-другому окрестил бы, и судьба бы у него была другая? — не поверил Игорь.