Место полного исчезновения: Эндекит
Игорь бодро вскочил на ноги и надел башмаки, тяжелые и грубые, „говнодавы“, как их называли в зоне.
— Ты мне решил заутреню устроить? — сказал он и сладко зевнул. — Я убежденный атеист! Меня ни христианство, ни иудаизм, ни буддизм, ни мусульманство не прельщают. С чего это на тебя нашло с утра пораньше?
Свет на лице Котова мгновенно погас, и он тоскливо произнес:
— Сон я плохой видел сегодня ночью…
Он умолк, и Игорю пришлось его подтолкнуть к дальнейшему повествованию, иначе долго пришлось бы ждать.
— Если начал, то либо рассказывай, либо пошли умываться, скоро на завтрак.
— Не хотелось бы тревожить твою душу, но если ты так хочешь… — Котов на несколько секунд замолк, потом, не дожидаясь напоминания Игоря, продолжил: — Решил я „сделать ноги“ от „хозяина“. В заборе уже дыру проделал, только хотел в нее нырнуть и дать тягу, смотрю, ты мне в глаза глядишь, недобро, нехорошо. В упор и через оптический прицел винтовки. Мне, по сути, и видеть тебя не положено, а я вижу, ну прямо как вот сейчас смотрю тебе в глаза. И бежать не могу, да и некуда уже, смерть сама приходит, к ней не бегают. И молю я тебя мысленно: „Не убивай, пощади!“ Криком кричу, но губы не разжимаются, язык не повинуется, одни глаза вопиют к тебе, но ты не внемлешь, чувствую, колеблешься, убивать, мол, или не убивать…
— И к чему мы с тобой пришли? — с иронией произнес Игорь. — Договорились полюбовно, али как?
— Убил ты меня, Игорь Васильев! — вздохнул Котов. — Не дрогнула у тебя рука, не ошибся глаз, не свело судорогой палец на спусковом крючке. Хорошо ты стреляешь! — вздохнул Котов. — Прямо между глаз влепил ты мне пулю. Спасибо, хоть не мучился!
Игорь вгляделся в него, но не заметил, чтобы Котов шутил или притворялся. На полном серьезе говорил, с тоской, обреченно. А в глазах его прочно угнездилась покорность. „Чему быть, того не миновать!“
— Это ты в больничке не то лекарство съел! — пошутил Игорь. — Вот тебе и снится всякая ахинея.
Но Котов шутки не принял.
— Тело человеческое — смертно! — вздохнул он. — Вращается оно в физической сфере и воспринимает предметы физической сферы, в том числе и пулю. Дута человеческая уже вращается в другой сфере, в психологической, занимает область умственных способностей. Только душой мы воспринимаем то, что принадлежит психологической сфере, уму, сознанию и подсознанию… Но есть еще человеческий дух, самая глубинная часть человека, сердцевина его. И имеющий его соприкасается с Богом, ибо Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине. Человек ест, чтобы жить, а не живет, чтобы есть! И копит знания в уме не для самих знаний, а только для их применения. В послании ефесянам сказано: „И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах наших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца. Во имя Господа нашего Иисуса Христа, повинуясь друг другу в страхе Божием“.
Игорю стало не по себе.
„Неужели через пять лет отсидки я стану таким же сумасшедшим? — подумал он с отвращением. — Когда он трахал малолетних детей, вот тогда ему надо было вспоминать о Библии, о Новом Завете, а не искать утешения в вечной книге, когда прищучили! Поздно душу спасать. Еще меня определил в палачи. Кому ты нужен? Через год совсем свихнешься и руки на себя наложишь. Небось каждую ночь детские тельца снятся, мерзавец!“
Котов усмехнулся и ответил Игорю на его мысли:
— Грешен я, грешен! Жизни не хватит искупить грехи мои. В человека вошел грех раньше, чем он успел принять Бога в свой дух как жизнь. „Посему как одним человеком грех вошел в мир и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. Ибо и до закона грех был в мире; но грех не вменяется, когда нет закона“. А теперь грех умертвил дух человека, сделал его врагом Бога. А потому и тело его превратилось в обитель греха. И не слушает он увещеваний, посланных еще римлянам: „Итак да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его; и не предавайте членов ваших греху в орудие неправды, но предоставьте себя Богу как оживших из мертвых, и члена ваши Богу в орудия праведности“. В греховном состоянии человек не может принять Бога, потому что грех наносит ущерб всем трем частям человека: телу его, душе его и духу его.
Не обращая больше внимания на Игоря, Котов повернулся на сто восемьдесят градусов и ушел мыть и чистить все помещения к приходу начальства.
А у Игоря даже голова заболела от слов Семена Котова. Вера в Бога впитывается если не с молоком матери, то в общении с той средой, где искренно верят. А где было набираться Игорю благости, если в детский дом нога священника ни разу не ступала.
Он быстро помчался в барак, взял полотенце, умылся, почистил зубы и побежал догонять свой отряд, который уже находился в столовой.
Его появление было встречено одобрительным гулом. Особенно рад был Пан.
— Ты — гений! — заявил он, выражая общее мнение. — Быстро ты раскрутил Горбаня!
— Пока что он признался лишь в том, что трахнул обезглавленное тело Полковника, — сообщил ему тихо Игорь. — И только. Вполне возможно, что убийца другой человек. Может быть, он даже из нашего барака.
У Пана вытянулось лицо.
— А все решили, что Баня кровью смыл позор! — растерянно заявил он. — Ты в курсе, что его казнили?
— Ты что? — удивился Игорь. — Он же в БУРе! Кто туда сунется?
— Кому надо было, тот и сунулся! — усмехнулся, видя наивность Игоря, Пан. — Последние новости! Натянули „Баню“ на раскаленный металлический штырь. Какого-то английского короля так казнили в средние века.
— Много знаешь! — растерянно пробормотал Игорь. — Пора убивать!
А в голове его пульсировало высказывание Васи: „Поздравляю. Ты только что вынес смертный приговор Горбаню!“
Чувствовать себя если не палачом, то судьей, вынесшим суровый приговор, было неуютно как-то. Игорю приходилось в детстве много драться, но всегда по-честному, один на один и до первой крови. Приговорить к казни — это совсем другое, для этого надо переступить невидимую грань, которую многие понимают как возвышение над человечеством и приближением к Богу, властному над жизнью и смертью человека, а на самом-то деле подходят к аду так близко, что первыми попадают в него и становятся пособниками дьявола.
— Что с тобой? — удивился Пан. — Неужто вину за собой почувствовал? Не бери в голову! Горбань заслужил свою смерть тем, что надругался над трупом, а труп авторитета — дело святое. Убивал он их или не убивал, это — вопрос десятый. Скажу тебе честно, половина кодлы не верит в его причастность к убийствам. Кишка тонка сделать это. Это — работа профессионала.
— Да! — шепнул ему Игорь. — И этот профессионал обитает в нашем бараке.
— Что-о? — Пан заметно побледнел.
Игорь понял его состояние. Одно дело рассуждать об абстрактном убийце, неизвестно где обитающем. И совсем другое дело — ощущать его присутствие совсем рядом: в бараке, в столовой, на производстве.
Того, кто начал убивать, всегда требуется остановить и как можно быстрее, иначе он будет убивать снова и снова. И кто-кто, а Пан это знал лучше других, вся его жизнь прошла среди бандитов и убийц, и хотя он сам ни разу не переступал грань, отделяющую его от всех других людей, он много раз сталкивался с такой пограничной ситуацией, когда мог это сделать. И чувствовал, что переступившему черту обратной дороги нет.
— Здесь не место для разговора! — отказался продолжать опасную тему Игорь. — Вечерком, перед сном посидим на завалинке, погутарим!
— „Погутарим“! — передразнил Пан Игоря. — Южный диалект у тебя откуда?
— Была у меня одна южаночка! — мечтательно протянул Игорь, стараясь хоть этим отогнать неотвязную мысль о Лене.
— Во! — обрадовался Пан. — Самое время поговорить о бабах. Говорят, у нас откроют женскую колонию рядом с нами.
— Большей чуши придумать нельзя! — согласился Игорь.