Царская невеста

Всего я ей говорить не стал, отделавшись краткими и ничего не говорящими фразами: «Жив-здоров помаленьку. Не было его, потому что он оставлен в Москве, ибо царь ему так доверяет, так доверяет, что даже оставил на его попечение столицу». Ну и все прочее в том же духе.
Ни к чему ей излагать истинные причины отсутствия Воротынского в царском поезде. Зачем племяшке лишние проблемы, тем более вон она как переживает – тон участливый, в глазах неподдельная тревога. По всему чувствуется – уважает она своего последнего дядьку, который ей «в отца место». Так что незачем ей знать, что на самом деле Михайла Иванович вроде как в опале, хотя официально и не объявленной, а невольный виновник тому… я.
Да-да. Не хотел, честно говоря, рассказывать, потому и прошелся по содержанию нашей первой беседы с Иоанном лишь вскользь – мол, говорили о сексе. Но теперь вижу – придется рассказать поподробнее.
На самом деле государь вел разговор не только о нем, но в первую очередь о князе. Точнее о нем и обо мне. Особенно его интересовала наша с Воротынским совместная работа по наведению порядка на южной границе. Помните, я рассказывал о своем первом впечатлении – будто старик-монах перечитывает собственную летопись, все ли он правильно написал и не надо ли чего подправить.
На самом деле царь держал в руках не что иное, как мои собственные листы с черновым вариантом расклада по станам, станицам, сторожам, разъездам и прочие пометки. В том числе и черновики устава пограничной стражи.
Оказывается, после того как меня привезли со двора в Пыточную избу, пара человечков задержалась и быстренько изъяла их в моей светлице. Быстренько, потому что знали – где искать и что изымать, действуя согласно четко полученным инструкциям.
От кого? Выяснил я и это, только много позже. От думного дьяка Василия Яковлевича Щелкалова, главы Разбойного приказа. А ему это деликатное поручение дал родной брательник – глава Посольского и Разрядного приказов и вообще канцлер царя, Андрей Яковлевич. Уж больно ему не понравилось, что царь так высоко отозвался об организаторских способностях князя Воротынского. Не иначе как почуял потенциального конкурента. Пока речь шла о ратной доблести князя, о его полководческих заслугах и победах – это одно. Тут их пути не пересекались. Шпарили по прямой, как две параллельные линии по принципу «Каждому свое».
Но план, да еще столь умно составленный, это серьезно. Можно сказать, перспективная заявка на общее лидерство. Оказывается, князь неплох и как организатор. Да что там неплох – могуч. Титан. Монстр. Голова. В смысле светлая, и даже с прорезавшимся нимбом. Свечение хоть и слабое, но наблюдается отчетливо. Получается, что одна из параллелей отклонилась от своего маршрута в весьма опасную сторону, рванув на сближение с другой. Того и гляди пересечет. А то и вовсе перечеркнет – с нее станется.
Первый упреждающий маневр Щелкалов сделал еще весной. Оказывается, Воротынский еще и потому так легко получил верховное главнокомандование, что за него «порадел» Андрей Яковлевич. Уверен был Щелкалов – не выдюжат русские рати под напором летучей конницы крымского хана, не справиться им. Татар-то у Девлет-Гирея и впрямь было вдвое, если не втрое больше, чем русских ратников. А если к этому добавить, что крымский хан, согласно донесениям сакмагонов, имел изрядное подкрепление от турецкого султана, и не только янычар, но и пушки, то на русских ратях практически все ставили крест. Большой и жирный. Причем с двумя перекладинками. Как на могилах.
Все учел думный дьяк в своем раскладе. И малое количество воинов, и нелюбовь князя к огненному бою, начиная с пищалей и заканчивая пушками, а следовательно, неумение всем этим воспользоваться. Включил он, скорее всего, в этот расклад и безрассудную отвагу Воротынского. Князь «Вперед!» скорее сложит голову, чем отступит, а если останется в живых, то лишь в одном случае – его, изнемогающего от ран, вывезут с поля боя верные люди. Такое тоже неплохо. Далее он либо сам помрет, либо будет очень долго выздоравливать. Но главное – вызовет на себя царский гнев, потому как не одолел Девлетку и бежал с ратного поля. А то, что бежал не сам, а вывезли, то, что весь в шрамах от сабельных ударов, никого не волнует, а уж царя меньше всех.
 
Но тут приключилась незадача. Подвели Андрея Яковлевича предварительные расчеты. Жив-здоров оказался князь. И не бежал он с битвы, а, напротив, гнался за бежавшим, да такой разгром учинил Девлет-Гирею, что теперь за южные рубежи можно долго не тревожиться. Спаситель отечества стал для честолюбивого дьяка вдвойне опаснее.
Тогда он и устроил беседу с подьячими, которые работали со мной, а по ходу ее выяснил, что князь, оказывается, в разработке этой организации обороны не ударил и пальцем о палец. Учинил же все некий фрязин, а вклад самого Воротынского ничтожен и выразился лишь в том, что он надиктовал окончательный текст, причем опять-таки взяв его содержание не из собственной головы, а с неких загадочных листов, которые он все время держал перед собой. Что за листы? Откуда взялись? Куда делись?
Потому Андрей Яковлевич своей властью и расширил полномочия людей Василия Щелкалова, приехавших за мной. Почему эти листочки появились перед царем не сразу, в Пыточной избе? Трудно сказать. Полагаю, что поначалу брат-один отдал их брату-два, а тот их внимательно изучил. Можно сказать, досконально перелопатил. Работоспособность у него колоссальная, ею он и брал, так что хватило одного дня, чтобы понять – составлено умно, четко, грамотно и таким языком, что остается лишь позавидовать. Словом, оценил по заслугам и… испугался – вдруг и Иоанн тоже даст им достойную оценку, а их обладателя вместо опалы, пыток и казней, наоборот, приблизит к своей особе? Да и уверен он был, что мне оттуда все равно не выбраться. Даже без листов.
А может, не успел продумать, как лучше подать их царю, чтоб сработало наверняка.
Но когда он узнал, что я остался в живых, несмотря на все передряги и предъявленные поначалу обвинения, то тут и вовсе занервничал. Человек с головой, которой он пользуется не только для ношения шапки, но еще и мыслит ею, – опасный человек. Если же учесть, что он вдобавок удачлив, а к баловням загадочного красавчика Авось в эту пору относились очень серьезно, то загадочный фряжский князь становился опасен вдвойне, а то и втройне.
Нет, не сам по себе, хотя и здесь как знать – любил Иоанн привечать иноземцев, пускай они и не всегда платили ему той же монетой, нагло пользуясь льготами и расположением, а потом, в случае чего, быстренько сбегая обратно. Как крысы. Но если брать меня в расчет именно как подручного Воротынского, тут и вовсе получалась беда. Знатный род, именитый полководец, да теперь ему еще и это подспорье в моем лице. Нет уж. Фрязина надо не просто давить, но еще и размазать, чтоб случайно не выскользнул.
Потому он и пустил мои листы в дело лишь на следующий день, положив их на стол к царю. Да не просто положив, а с соответствующими комментариями относительно возможного шпионажа.
И мне еще повезло, что Иоанн, прочитав листочки и заинтересовавшись автором, отмахнулся от этих комментариев, как от назойливой мухи: «Цыть, негодная! Сам во всем разберусь». Могло быть куда как хуже. Для меня, естественно. Бог любит троицу, гласит известная присказка, а я как раз успел выбрать весь лимит своих прогулок по пыточным – вначале у Митрошки Рябого, затем у Годуновых, а потом и у самого царя. Так что мой четвертый визит в эти «благодатные» места, да еще не к кому-нибудь, а к Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому и его подручным, обещал мало радостей.
Царь потому их и держал в руках, когда я зашел, – хотел сразу их мне предъявить, как в «Бриллиантовой руке» супруга Семена Семеныча деньги с пистолетом.
– Твое?
– Мое.
– Откуда?
– Оттуда.
Только в финале иные интонации: «Ага-а! Завербова-али! Стража-а!»
Ну а далее лучше не представлять – картина получается жуткая и почти по Репину: Иван Грозный убивает… вражеского лазутчика. Позы действующих лиц тоже иные, а выражение лица царя, разумеется, диаметрально противоположное изображенному на репинском шедевре – надменно-торжествующее, а в глазах чувство глубокого удовлетворения от содеянного.