Царская невеста

А рассекал Осьмушка по торгу с таким видом, будто он не тварь поганая, а кум королю и сват министру. Надменно, чванно, как только шапка с головы не слетала. И, пока говорил с Тимохой, он окидывал моего стременного таким презрительным взором, будто перед ним стоит какая-то козявка, а не человек.
– Ажно длань зачесалась. Так мне ему по уху съездить восхотелося, что просто смерть! – возмущался Тимоха. О том, кто именно донес на Воротынского, стременной знал из моего рассказа. – Ни стыда у него, ни совести. Загубил князя и яко с гуся вода. И почто господь таких терпит?
Я тем временем прикидывал и так и эдак. Получалось, что лучше времени для расчета не найти. Когда он осильнеет окончательно, то через полгода-год к нему будет не подступиться вовсе. И как знать, не станет ли эта сволочь новым Малютой Скуратовым. То-то всем радости прибавится. Да и искать его через год Иоанн станет гораздо усерднее, а сейчас может списать на то, что беглого татя вновь потянуло на прежнее, да с такой силой, что он даже решил бросить царскую службу. И вообще – чего откладывать?
«Долг! Долг! – крикнул Маугли. – Платите Долг! Они убили Акелу! Пусть ни один из них не уйдет живым!»
– Всевышний добр, милосерден и все надеется, что человек раскается в своих грехах, – пояснил я, приняв окончательное решение. – К тому же у господа времени много – может и подождать десяток-другой лет. А нам с тобой ждать недосуг, и потому слушай сюда…
Хорошо, что Осьмушка, кроме Тимохи, не знал в лицо ни одного из моих ратных холопов. Когда они к нему подошли – мол, государь сыскать повелел, – вообще не удивился, а покорно пошел следом. Понятное дело – на первых порах надо вести себя тише воды ниже травы, вот он и держался соответственно. Ну а дальше просто. Тюк по макушке в безлюдном месте, на всякий случай кляп в рот, бесчувственное тело в мешок, и на телегу.
Вообще-то надо было утопить его прямо в Клязьме. Жаль, конечно, поганить чистую реку трупом мрази, но не хоронить же шелудивого пса по христианскому обычаю – не заслужил. Однако после некоторых колебаний я решил поступить иначе. От такой мести удовлетворение навряд ли получишь, а долгов за ним – будь здоров. Одни только супруги Годуновы чего стоят. Жила себе тихо-смирно чета эдаких старосветских помещиков, и на тебе – явился, козлина безрогая.
А Андрюха Апостол? Да, выжил, да, живет сейчас припеваючи, но ведь по милости остроносого он чуть ли не месяц пребывал между жизнью и смертью – душа все колебалась, не зная, куда ей определиться окончательно. Это тоже работа Осьмушки.
Про Воротынского я и вовсе молчу. Тут статья особая. За одно это его следовало убить раза три. И не просто так, но с теми же мучениями, которые достались на долю Михайлы Ивановича. Чтоб прочувствовал. Слово «осознал» не употребляю – для этого нужно иметь совесть и стыд, а у него отродясь не водилось ни того, ни другого.
Словом, не стал я его топить. Неправильно оно. Так поступать означало действовать как раз по законам самого Осьмушки – кидать в реку связанного и с камнем на шее сродни удару в спину. Тот же Воротынский и сам бы так не поступил, и меня бы не одобрил. После такой казни мысленно воззвать к душам невинно убиенных им и сказать, что их кровь не осталась без отмщения, уже не получится – язык не повернется.
Нет уж, остроносый, я тебя изничтожу по своим законам. И сдохнешь ты не просто буль-буль-буль, но в крови и соплях, униженный и растоптанный, как и положено поганой собаке. А потому я дам тебе в руки оружие и буду с тобой драться. Чтоб все по-честному. Тогда это будет настоящая месть, и восторжествует истинная справедливость.
Поначалу он даже глазам не поверил, когда один из моих ребят бросил к его ногам саблю. Лежа на траве, он, наверное, чуть ли не минуту смотрел на нее, не решаясь протянуть руку. Была у него опаска, что в этот самый миг его пришибут. Понятное дело, он бы так и поступил, а каждый мерит остальных именно по себе.
«Встань, собака! – крикнул Маугли. – Встань, когда с тобой говорит человек, не то я подпалю тебе шкуру!»
 
Или утоплю – без разницы. Впрочем, я даже не помню точно, что именно крикнул ему, приказывая подняться. Во всяком случае, похоже. Но вначале, еще до того, как он заполучил саблю, я заставил его расколоться – откуда взялись корешки. Плата была высокой – жизнь в случае победы. Правды он рассказывать не хотел, начал плести какую-то несуразицу, но едва заговорил, путаясь и спотыкаясь, как перед моими глазами что-то вспыхнуло, и я вспомнил, как мне на глаза впервые попался диковинный мешочек.
Случилось это в ту ночь, когда Светозара опоила меня каким-то хитрым зельем и заставила увидеть в ней мою княжну. Тогда-то, уже после разоблачения, когда она уходила из моей спальни, он и мелькнул в ее руке. Всего на несколько мгновений, потому я так долго и вспоминал. А чуть погодя мне припомнился наш с ней осенний разговор, и я окончательно убедился в истинности своей догадки. Не князя Воротынского – свата она моего убирала. Мешался он ей. Вдруг да прислушается к нему Андрей Тимофеевич. Вот она и подстраховалась.
– Не мели попусту, – усмехнулся я, когда он окончательно запутался в своем вранье, про себя отметив, что имени ведьмы Осьмушка так и не назвал – неужто что-то святое осталось и в его душе? – Лучше послушай, как оно было на самом деле. – И рассказал, как все произошло.
Сроков не указывал, чтоб звучало достовернее.
Вначале он ошалело молчал, настолько его удивила моя осведомленность.
– Светозара выдала? – поинтересовался чуть позже, когда обрел наконец дар речи, и скорбно посетовал: – Жаль, я ей еще тогда кишки не выпустил.
– Жаль, – искренне согласился я с ним и потребовал: – А теперь давай плати по долгам. Давно пора.
– Да и мне давно пора с тобой рассчитаться, – угрожающе пообещал он. – За любовь мою растоптанную да за прочее.
– Любовь к той, которой ты жалеешь, что не выпустил кишки? – ехидно поинтересовался я, и он хоть и не понял сути издевки, но, уловив насмешку в голосе, взревел и ринулся в атаку.
Мы дрались долго. Признаюсь, под конец в глубине души я уже пожалел, что пошел на открытый бой. Так, самую малость. Все-таки этот гад до сих пор оставался очень опасным противником. Одно то, что он одинаково ловко работал саблей как левой, так и правой рукой, делало его крайне неудобным даже для мастера – только приспособился к манере врага, как он меняет руку, и надо начинать все сначала. Что уж говорить про меня.
Да, жажда лично расправиться с этим подонком и чрезмерная уверенность в собственных силах сыграла со мной дурную шутку. Конечно, школа Воротынского дала мне очень много, но в последнее время я не больно-то утруждал себя тренировками, и результат не замедлил сказаться. Кроме того, благодаря своей «двоерукости» он мог себе позволить попеременно давать им отдых, а я своей правой – нет.
Но наш поединок по своей сути был не что иное, как божий суд, и я защищал справедливость. Как ни удивительно, но чувство собственной правоты изрядно помогало. Вдобавок я всей кожей ощущал незримое присутствие своего недолгого учителя. Плюс к тому мне не раз доводилось вести тренировочные бои с остроносым, и его манеру драться я знал достаточно хорошо, а ничего нового за это время он не освоил, тупо считая, что однажды зазубренного ему хватит на всю жизнь.
Но на рожон он все равно не лез. Помнил, сволочь, какова цена победы, а потому дрался аккуратно и осмотрительно, справедливо полагая самым оптимальным вначале как следует меня измотать, и это у него, скорее всего, получилось бы. Но я прибегнул к хитрости – стал выводить его из себя.
– Дыши в другую сторону, – посоветовал для начала. – Гнилью прет, как из выгребной ямы. Теперь я понял, как ты врага одолеваешь. Вначале дышишь на него, а потом, когда он сомлеет, добиваешь.
Он ничего не ответил, но натиск усилил. Значит, проняло. Но все равно дрался с умом – не застил гнев глаза. Пришлось продолжить:
– Правильно Светозара говорила, что ты вонючка, – невинно добавил я.