Благословенный 2 (СИ)

— Конечно, мой мальчик, утешься в молитве. Ступай, храни тебя Бог!
* * *
Вскоре я узнал, что София Кобургская была допрошена на предмет произошедшего между нами, и полностью подтвердила мои слова. Она давно уже любила одного из французских эмигрантов бывших гостями их замка. Бедняжке пришлось выдержать бурю недовольства со стороны родни и наших официальных лиц, но, зато, она смогла выйти за любимого ей человека, и, как я слышал, была счастлива в браке.
В конечном счёте, принимая все эти несчастливые обстоятельства, я всё же был прощён и даже не забыт при раздаче слонов и верблюдов: Константин получил Мраморный дворец — очень изящную постройку, великолепное произведение искусства на набережной Невы; мне, как и предполагалось ранее, достался Каменноостровский дворец на севере Петербурга. Также, императрица всё-таки начала строительство Александровского дворца в Царском Селе, а Константину в качестве летней резиденции выделили Павловск. Гатчинский дворец первое время сохранялся за Павлом Петровичем в качестве «гостевой» резиденции; но поскольку бывший цесаревич, похоже, не собирался там появляться, то Гатчинскую резиденцию полностью передали под нужды Императорской охоты.
 Глава 31 
В один из первых солнечных майских дней 1796 года всё большое императорское семейство, демонстрируя трогательное единение, отправилось в парк Екатерингоф. Признаться, я никогда не понимал, почему, возжелав погулять по аллеям, нельзя сделать этого в огромном парке Таврического дворца, где весь двор проживал с середины апреля. Но, по сложившейся ещё при Петре I традиции, в начале мая все обитатели Таврического дворца отправлялись на прогулку в этот запущенный, если судить по меркам Царскосельского и Петергофского, но всё же симпатичный своей особенной, чуть диковатой красотой простых нравами петровских времён парк.
Гуляния эти довольно демократичны; хотя и предназначены они для «благородной публики», однако же полиция в это время никого особенно не гоняет; и можно встретить здесь и мастерового с тростью, и купца с дородной своей половиной, и какого-нибудь мещанина, под ручку идущего с супругой в господском платье, поверх коего, от холодного весеннего ветра с Залива накинута вполне себе простонародная кацавейка.
Государыня тоже приехала, но не выходила из кареты: у неё болели и отекали ноги. Непременный Зубов скучал рядом с нею; а мы с Костей решили прошвырнуться туда-сюда по аллеям, поглазеть на весенние деревья и не менее весенних горожанок. Но судьба вместо симпатичных барышень столкнула нас с парой крепких ребят:
— Смотри, Чарторыйские! — воскликнул Костик и поклонился двум высоким молодым господам в модном французском платье,попавшимся нам на аллее навстречу. То действительно были молодые князья Чарторыйские — Адам-Ежи и Константин-Адам. Обоих мне неоднократно уже приходилось видеть в приёмной Платона Зубова: почти два года они выклянчивали возврат своих поместий, конфискованных за участие их отца в восстании против России. Поскольку за них просил австрийский император Франц II, Екатерина согласилась вернуть им земли, поставив условием их поступление на русскую службу. На мой взгляд, идея была прескверной; получалось, что побеждённые нами поляки теперь служили в нашей армии. Но так было принято в это время — считалось, что Россия не завоевала часть Польши, а именно её присоединила, инкорпорировав в империю и часть её элиты. Скажем, после второго раздела у нас появились польские полки и эскадроны из частей армии Речи Посполитой, постоянно расквартированных в восточных землях. Часть этих войск потом подняла мятеж, часть перешла на австрийскую или даже французскую службу, но кто-то и остался служить в России. И вот, теперь старший, Адам, высокий статный красавец, носил конногвардейский мундир; брат же его, Константин, оказался в Измайловском полку, шефом которого я состоял.
Я, было, хотел разминуться с этими господами, холодно раскланявшись, но Костик вдруг остановился и затеял с ними светский разговор на всякие расплывчатые темы. Я тоже, чтобы не молчать, начал расспрашивать пана Константина о том, как ему служится в Измайловском полку.
 
— Я вполне освоился, Ваше Высочество! — довольно охотно откликнулся тот. — Хотя служба под Вашим шефством много обременительнее, чем в других полках, но при этом солдаты чувствуют гордость от такого вашего внимания и собственных успехов. Подумать только, за два весенних месяца мой батальон произвел более шестидесяти залпов! Мы, должно быть, можем отбивать теперь атаки турок с завязанными глазами!
— Возможно. Жаль, что никто не собирается воевать с турками!
Поговорив вот так, я уже думал увлечь Костю вперёд по аллеям, но оказалось, что у него была припасена для этих ясновельможных панов лакомая новость.
— А знаете ли вы, господа, что за зверь сидит в моём Мраморном дворце?
— Помилуй, Константин Павлович, — попытался я его урезонить, — откуда князьям Чарторыйским знать содержимое твоего зверинца?Кстати, давно ли он у тебя?
— Э, да ты не знаешь, и тебе это не интересно, а господам Чарторыйским, напротив, предмет этот должен быть очень знаком и привлекателен! Ну что, сдаётесь? В моем дворце обитает — тут Костик аж зажмурился от удовольствия — La Bête de Kosciuszko!
Брови красавца Адама поползли вверх; пан Константин от изумления захлопал глазами.
Ну, Константин Павлович! Вот удивил, так удивил! Тадеуш Костюшко сидит в Мраморном дворце!
— Слушай, братец, — спросил я вполголоса, — ты это серьёзно? Тебе это не показалось, не привиделось? Он же вроде бы заключён в Шлиссельбурге?
— Ничего подобного! — с восторгом заявил Костик. — Я осматривал дворец, — ты знаешь, Александр Павлович, что мне его передадут сразу после женитьбы, — и в одни апартаменты мне запретили доступ. Там постоянно у дверей дежурят два гренадера…. Но я всё-таки пролез туда через заколоченные двери в соседней комнате. И что же? Там сидит Костюшко! Я с ним, как с тобою, разговаривал. Промежду прочим, он никогда не был в Шлиссельбурге: тот год его держали в Петропавловской крепости, но не в каземате каком, а в доме гарнизонного командира. А теперь перевели в Мраморный дворец, и даже не в подвал, а просто в комнаты. Так что, ежели желаете, господа, я предоставлю вам возможность повидаться с вашим, хе-хе, генералиссимусом!
У обоих Чарторыйских от такого предложения округлились глаза.
— О, это было бы невероятно! Не каждый день появляется возможность разговора с человеком такого масштаба, не так ли, Адам? — оживился младший из князей. — Я с радостью воспользовался бы такой возможностью, даже если для этого придётся расписаться кровью в контракте с самим Люцифером!
— Ну, всё много проще — самодовольно ответил Костя. — Надо явиться в Мраморный дворец между одиннадцатью и часом пополудни, когда узник обедает, и надзор за ним менее строг. Затем пройти известными мне комнатами, отомкнуть засов, и — вуаля, ваша мечта сбылась!
— Вы возвращаете нас к жизни, Ваше высочество! — изящно поклонился Адам Чарторыйский. Так мы можем надеяться проникнуть в его темницу, скажем, завтра?
— Отчего нет? Приходите, — беззаботно откликнулся Константин, и мы разошлись.
Выйдя к красивейшим дубам, посаженным тут ещё Петром Великим, я остановил его у каменной ограды.
— Слушай, что это ты затеял? Это ведь государственный преступник: вдруг они войдут в сношения, и поляки помогут ему бежать?
— Ах, ерунда, — отмахнулся от меня братец. — Он, прежде всего, дал слово, что не убежит, и зная его репутацию, можно быть уверенну, что он его сдержит. Также, перед визитом я возьму слово с князей Чарторыйских, что они не будут способствовать побегу Костюшки. Всё хорошо будет, поверь мне!
Я поначалу в этом сомневался, но, поразмыслив, решил, что князья Чарторыйские навряд ли пойдут на такое. Конечно, Польшу они любят, но много более их беспокоит собственное благополучие. В конце концов, если и вправду случится побег, их роль не останется незаметной, а значит, им придётся бежать вместе с мятежным генералом; а значит, поместья, которые князья с таким трудом выцыганили у Екатерины, конечно же, будут у них вновь изъяты. Фигушки они пойдут на такое!