Полковник милиции Владислав Костенко. Книга 3. Противостояние
– «Может» или наверняка?
– Про такие вещи впрямь не говорят, ждать надо, пока сам решит открыться.
В комнату заглянул Жуков:
– Товарищ полковник, вас Москва требует.
Костенко поднялся:
– Я скоро вернусь, Загибалов. Подумайте, может, есть резон самому сказать правду. Это не милицейские фокусы – это закон: признание облегчает участь.
– Слыхал, – ответил Загибалов. – Как же, как же…
– Когда жена придет с работы?
– У ней сегодня вечерняя смена, поздно придет.
– Адрес какой?
Жуков, усмехнувшись, откликнулся:
– Мы знаем, товарищ полковник.
4
Из Москвы звонил Тадава.
– Владислав Николаевич, – сказал он, – я посидел в нашем музее и откопал два любопытных документа.
– Давайте, – ответил Костенко, закуривая.
– Первый документ военной прокуратуры: в марте сорок пятого года в районе Бреслау, в нашей прифронтовой зоне был обнаружен мешок с расчлененным туловищем. Головы не было, как и в нынешнем эпизоде. Около места преступления нашли морской бушлат и бескозырку. На внутреннем ободке бескозырки полуисчезнувшие буквы, которые давали возможность предположить, что образовывали они имя и фамилию убитого.
– Записываю.
– Первая буква просматривалась явственно – «М». Затем пропуск двух или трех букв, затем «и», потом предпоследняя буква – либо «п», либо «к». Скорее «н», хотя тут со мной не соглашаются.
– Немного, а?
– Все же есть первая буква.
– А имя?
– Странное.
– Диктуйте.
– Заглавную понять нельзя. Вторая и третья – «и», «ш».
– Миша? Гриша? Никифор?
– Почему «Никифор»?
– Никита – если уменьшительно.
– Нет, не выходит. Предпоследняя буква «н».
– Значит, «Мишаня» или «Гришаня», – убежденно ответил Костенко. – Начинайте копать всех пропавших «Михаилов» и «Григориев». Как я понимаю, дело так и повисло?
– Совершенно верно, Владислав Николаевич.
– Из улик ничего не осталось?
– Остались два пальчика. Я заново поднял все архивы: ни до войны, ни после Победы человек с такой дактилоскопией не проходил.
– Но обстоятельства по почерку похожи: Бреслау и Магаран?
– Очень.
– Фронт в марте сорок пятого был уже в Германии…
– Именно так…
– Засадите пока что в компьютер имеющиеся буквы, попробуйте получить предположительный ответ. Наверное, получите семьдесят, сто вариантов имен и фамилий. Свяжитесь с военным архивом – вам подскажут, как убыстрить поиски по Бреслау. Это интересное сообщение. Что по второму вопросу?
– Второй документ на Загибалова. Я запросил колонию, где он отбывал срок. Среди полученных данных – пока еще приблизительных – я уцепился за тот факт, что он был мясозаготовителем…
– То есть – как?
– Начальник колонии отправлял его во главе бригады охотников в тундру, осенью и весной, когда не было подвоза по суше, зыбь, даже вездеходы не проходили, – отрабатывать лицензию на оленей. Он был хозяином фирмы, что называется: и охотником, и раздельщиком. Кличка у него была «Загни и отчлень».
– Не понимаю…
– От слов «расчленять», Владислав Николаевич.
– Фамилии людей из его бригады не установили?
– Почему же? Установили.
– Дерябина среди них не было?
– Это – помощник его. Спиридон Калинович Дерябин, по кличке «Простата».
– Запросите всех его родных и знакомых: где он сейчас находится и кто видел его в последний раз?
– Уже запросил. Мать в частности.
– Ну?
– Последний раз он написал ей в октябре, сообщил, что освободился, скоро приедет в гости. С тех пор писем не было, сам не появлялся.
– Откуда писал?
– Из Магарана. Обратного адреса нет, «до востребования».
– Спасибо. Очень интересно все это. Спасибо еще раз.
5
…Заглянув к прокурору с предварительными данными экспертизы – там его уже ждал старший следователь Кондаков, – Костенко в дом Загибалова не поехал, а попросил шофера отвезти на фабрику, где работала его жена.
…В кабинет начальника отдела кадров вошла маленькая, красивая женщина с большими, широко поставленными серыми глазами – это было главным во всем ее облике, именно глаза организовывали лицо, делали его мягким, доверчивым, открытым.
«Где же я ее видел? – подумал Костенко. – Странно, я ее недавно видел».
Вспомнил: при входе на фабрику, на стене, была Доска почета. Портрет женщины был третьим справа во втором ряду.
– Здравствуйте, – ответила женщина, и зрачки ее расширились, отчего глаза из серых превратились в прозрачно-зеленые. – Что-нибудь случилось?
– Это я хочу спросить, что случилось, когда к вам приезжал Спиридон? – огорошил ее неожиданным вопросом следователь Кондаков.
«Ничего врезал, – отметил Костенко, – без игры, силки не ставит, сразу карты на стол, молодец».
– Какой Спиридон? – растерянно спросила женщина.
– Мужнин поделец, – лениво и всезнающе сказал Кондаков, всем своим видом показывая, что ложь он слушать не намерен, ибо все ему наперед известно.
– А ничего не случилось. Посидели, выпили…
– Ночевал Спиридон у вас?
– Нет, ушел.
– Когда?
– Ночью.
– К кому?
– А я почем знаю?
– Друзья у него в Магаране есть?
– Не интересовалась, – ответила женщина.
Начальник отдела кадров кашлянул в кулак:
– Загибалова, ты ударница коммунистического труда, не говори лжи.
– Он красивый? – спросил Костенко.
Женщина покраснела:
– У меня свой мужик есть.
– Это я понимаю, – согласился Костенко, – просто интересуюсь вашим мнением.
– Да так, из себя видный, – ответила женщина, – глаза цыганские, жгучие такие…
– Да при чем тут глаза? – включился начальник отдела кадров. – Ты опиши, внешние признаки дай…
«Не нужны нам внешние признаки, – досадливо подумал Костенко. – Экий ведь стереотип мышления, насмотрелись “знатоков” и мнят себя юристами. Мне важно, чтоб она про глаза Спиридона рассказала, про его запах – женщина на запах локаторна, некоторые мужчины вкусно пахнут – чуть-чуть горького одеколона, даже “Шипр” сойдет, коли с водою, – и сила, у нее особый, свой запах, не расчлененный еще химиками на составные части. Ладно, пусть он ее отвлечет, тоже не вредит, сплошные “кошки с мышками”, сам себе противен делаешься, не человек, а Макиавелли. Хотя Федор Бурлацкий доказал, что Макиавелли – совсем не так плохо. Что ж, каждому политику свое время, разумно».
– Внешне я не опишу, – продолжала между тем Загибалова, – у него родинок никаких не было, одна только маленькая на щеке, возле морщинки…
– Это хорошо, что про родинку помните, – включился Костенко, – но тут что-то не вяжется у нас с вами: родинка родинкой, а отчего друг ушел ночью в никуда? Ни друзей нет, ни знакомых, такси не сыщешь, до города пять верст, мороз…
– Пьяный был, поэтому и ушел. Пьяному мужику невесть что в голову взбрести может…
– Это верно, – сразу же согласился Кондаков, – но только зачем уходить, а чемоданы оставлять? И полгода за ними не возвращаться? Сколько денег было в чемоданах?
– Много, – ответила женщина, нахмурившись, – он пачки три вытащил, по карманам рассовал…
– Это когда муж его провожать пошел?
– Нет, это когда они выпивать начали.
– А когда у них драка началась? – спросил Костенко тихо.
Женщина снова вспыхнула:
– Не было у них драки. Поспорили промеж собой – и все…
– Загибалова, не говори ложь, – снова посоветовал начальник отдела кадров, – товарищ полковник прилетел из Москвы.
– А если бы я был отсюда – врать можно? – усмехнулся Костенко.
Женщина опустила лицо в маленькие, красивые, хоть и в машинном масле, руки.
– Набедокурили – вот и отвечай, – снова прорезался кадровик. – Нечего, понимаешь…
– Вы мужа подозреваете? – спросила Загибалова.
– В чем? – Кондаков подался вперед. – В чем мы его можем подозревать?
– Ничего я не знаю! Не знаю! – заголосила вдруг женщина высоким голосом, и этот плач странно диссонировал со всем ее обликом – вполне современная женщина, молодая, даже в рабочей ее одежде был вкус, современный вкус, а здесь был вопль – так мужиков на войну деревенские бабы провожали.