Стая

– Прости меня.
Потом они сидели в гостиной, пили, курили, смеялись и ссорились.
Ему не нравилось, что я сижу в углу.
– Он опять пялится на меня, Аня! – жаловался злой дядька. – Почему он все время смотрит на меня?
Тяжело прошагав по комнате, он стянул меня с кровати, схватил мое одеяло и книгу и забросил их в шкаф на кухне.
– Ну вот. – Он отряхнул ладони, будто избавляясь от грязи. – Теперь ты будешь спать здесь.
Мама стояла за его спиной, заламывая руки.
Я забрался в шкаф и свернулся калачиком на одеяле. Моя книжка со сказками лежала на пыльной полке. Возле книжки виднелись круги, оставшиеся от банок с консервацией. У нас больше не было таких банок. После всех этих дней и недель прекрасная золотая Жар-птица на обложке покрылась слоем жира. На другой полке лежала стопка бумаги и мой любимый карандаш. Когда я не мог уснуть от холода и злости, я рисовал. Рисовал Жар-птицу, страшную ведьму Бабу-ягу, избушку на курьих ножках, рисовал живых кукол, великанов и крылатых волков.
Я слышал их голоса за дверцей шкафа.
– Почему ты не понимаешь, что в приюте ему будет лучше?
– Я не могу его отослать.
– Ты и себя-то прокормить не можешь, – говорил он. – Кроме того, он мне не нравится. Он странный.
– С ним все в порядке.
Звон бьющегося стекла.
– Или он, или я, Аня.
– Нет! Умоляю, не проси меня…
Звон – опять что-то разбилось. Шарканье сапог по полу.
– Глупая женщина!
Пощечина.
– Нет!
Звон. Вопль. Глухой стук. Стон. Тишина.
 
Глава 4
 
Пуговица
 
Пол на кухне был холодным, и холод добрался до меня сквозь гору одеял. Я дрожал, глядя, как дыхание паром вырывается из моего рта. Я был драконом. Жар-птицей. И я точно не был этим вонючим крикуном, который выдувал сигаретный дым через ноздри.
Я вытащил из-под одеяла приемник и выдвинул блестящую серебристую антенну.
– …Тысяч безработных, бездомных, голодающих. Алкоголизм разъедает саму структуру нашего общества…
– Но я не бездомный и не голодающий, – сказал я радиоприемнику. – У меня есть мама, одеяло и щи.
Да, теперь у нас не было хлеба и сосисок, остались только щи. И мама уже много недель не ходила на работу. Но она все еще улыбалась (хотя и не так часто, как раньше). И называла меня Медвежонком.
Я выключил радио, сложил одно одеяло, затем второе – точно так же, как первое. Я надел кроссовки – такую обувь носили знаменитые баскетболисты. Эти кроссовки мама и бабушка Инна подарили мне на прошлый Новый год. Теперь мои пальцы упирались в носки кроссовок, и я уже не мог шевелить ими.
Я выглянул из шкафа, прислушался и принюхался. Может быть, мама варит кашу? Может, она плачет? Может, он кричит на нее, обзывает тупой ленивой коровой? Или он ушел? Иногда после такого скандала, как прошлой ночью, он уходил. И на время все становилось, как раньше: каша на завтрак, улыбка на губах мамы… «Постой со мной в очереди за хлебом», – говорила она. Или: «Давай учиться читать». Или: «Расскажи мне сказку, Медвежонок».
Я услышал, что в гостиной работает телевизор. Похоже, показывали каких-то злых людей. Я почуял запах сигарет.
Я выглянул в гостиную.
– Ну вот. Тараканище наконец-то выполз из своей норы.
Злой дядька валялся на диване; я увидел его мерзкие босые ноги и стакан на пузе.
– Где моя мама? – Я покосился на дверь спальни.
Он не отвел взгляда от экрана телевизора.
– Ее нет, – сказал он.
Мое сердце сильно забилось в груди.
– Когда она вернется? – прошептал я.
Он отвернулся от телевизора и смерил меня взглядом. Наверное, так кошка смотрит на мышь.
– Никогда.
Я ждал, я прислушивался, я высматривал свою мамочку.
Я прислушивался, надеясь, что ее каблуки застучат по полу в коридоре. Я смотрел очень-очень внимательно, чтобы не пропустить ее красное пальто.
Вечером он ушел, а я принялся обыскивать квартиру. Если она взяла вот это – она вернется через неделю. Если взяла то – вернется завтра.
Все лежало на своих местах. Не было только мамы. И ее красного пальто. Она исчезла. И ее пальто исчезло. Наверное, мама отправилась на поиски картошки и сосисок к щам. Или она искала новый дом для нас. Дом вдали от него.
 
Я заметил, как что-то блеснуло за мусорным ведром в спальне. Я опустился на четвереньки, отодвинул бумажные обертки и пустые бутылки… Там лежала пуговица от ее пальто. Я поднял пуговицу и подставил ее под лучи света, поглаживая черную блестящую поверхность. На том месте, где лежала пуговица, я увидел красное пятно. Не такое, как мамино пальто. Нет, пятно было темным, бордовым, тошнотворным. Я коснулся его пальцем. Пятно, казалось, пульсировало. Оно звало меня…
– Ты чего там копаешься, тараканище?
Я отвернулся от шепчущего, пульсирующего красного пятнышка и посмотрел на злого дядьку.
Он пнул меня носком сапога.
Я показал ему пуговицу.
– Это пуговица от ее пальто. От ее красного пальто.
– И что с того? Кому какое дело?
– Она любит это пальто. – Я пошел за ним на кухню. – И любит эти пуговицы. Она не ушла бы в пальто без пуговицы.
Злой дядька вытащил кусок сыра из холодильника и хлопнул дверцей. У меня заурчало в животе. Потекли слюнки. Я сжал пуговицу в руке.
Он посмотрел на меня, жуя сыр. Зубы у него были темными, гнилыми.
– Как ты думаешь, где твоя мать? – Он склонил ухо к плечу.
Я покачал головой.
Пришлепнув губами, он рыгнул. Я рассмеялся. Мама не позволяла мне издавать такие звуки.
– Я думаю, – сказал он, – твоя мать отправилась в город.
– Но почему она ушла без меня? – нахмурился я.
Он открыл бутылку.
– Кто знает, почему бабы делают то, что делают. Ты мелкий таракан, а она ленивая тупая корова.
Я расправил плечи. Я сжал блестящую черную пуговицу так сильно, что она врезалась мне в ладонь.
– Она не ленивая и не тупая! Это ты такой!
Моя голова ударилась о пол кухни. Вокруг падали звезды.
 
Глава 5
 
Город
 
На следующее утро злой дядька сказал:
– Надень куртку и шапку. Мы уходим.
– Куда уходим? – испугался я. – Ты ведешь меня к маме? – Я сковырнул запекшуюся кровь с уха.
Хмыкнув, он затушил сигарету в умывальнике на кухне.
– Мы поедем в город.
– Но моя мама…
Он замахнулся, и я отпрыгнул, ударившись о стул.
– Хватить болтать о своей матери. Просто бери куртку, и пойдем.
Я шел за ним к железнодорожной станции, отставая на шаг. В очереди за хлебом, кутаясь в пальто, шали и шарфы, стояли какие-то женщины.
Я все высматривал красное пальто. Мама увидит, как я топаю за этим злым человеком. Она подбежит ко мне, отведет в сторонку. Я покажу ей пуговицу. Мама обнимет меня и скажет: «Молодец, Мишка. Мой чудесный малыш». И мы его больше на порог не пустим.
Злой дядька схватил меня за шиворот.
– Поторапливайся, пацан, – рявкнул он.
Мне хотелось убежать, убежать как можно дальше. Как можно быстрее. Его пятерня сжалась на моей шее, и он втолкнул меня в дверь, ведущую в здание вокзала.
– А ты знаешь, где мама в Городе? – спросил я.
– Ну конечно.
Огромный светящийся глаз моргнул в конце туннеля – то был глаз гигантского чудовища, несущегося в нашу сторону, шипящего, визжащего чудовища. Я схватил его за руку.
Он отдернул пальцы.
– Прекрати вести себя как трусливая девчонка!
Я чуть не рассмеялся: никакое это было не чудовище. Это был просто поезд.
Войдя в вагон, он усадил меня на твердое сиденье.
Когда-то я уже ездил в таком поезде с бабушкой Инной. Она держала меня на коленях, а я смотрел, как проносятся мимо дома нашего поселка.
Злой дядька закурил сигарету и развернул газету, а я сидел и смотрел, как наш поселок становится все меньше и меньше.
– Проснись. – Он встряхнул меня за плечо. – Пойдем, мелкий. У меня мало времени. – Он рывком поднял меня на ноги.