Записки ружейного охотника Оренбургской губернии(с илл)
Все, что я говорю о дрофах — говорю понаслышке от достоверных охотников. К собственному моему удивлению и огорчению, я почти незнаком с нравами и стрельбой этой первоклассной степной дичи, хотя долго жил в такой губернии, где дрофа в некоторых уездах продолжает водиться довольно изобильно. Чтоб понять такую странность, надобно принять в соображение огромное пространство Оренбургской губернии: это обширный край, целое царство. Я живал всегда именно в тех уездах, где даже залетные дрофы считались редкостью. Прежде они водились везде, но теперь держатся только там, где не так сильно умножилось народонаселение, где остались большие пространства нераспаханной, мало посещаемой башкирскими табунами ковылистой степи. Впрочем, мне случалось несколько раз находить дроф по одной и по две и даже по нескольку штук, но не только не удалось убить, даже выстрелить в дрофу привелось один раз во всю мою жизнь, и то в лет, утиною дробью и не в меру. Во встречах моих с тудаками господствовала совершенная неудача, полное охотничье несчастие. Боясь наскучить моим читателям, я не стану их описывать. Но застреленных дроф другими охотниками, молодых и старых, худых и жирных, я видел не один раз и мог рассмотреть внимательно их наружность и внутренность. — Полет у дрофы тяжел, крыльями она машет редко и как будто слегка переваливается с боку на бок, но летит сильно и скоро. Весною оказывается не рано, а по наступлении теплой погоды, когда подрастет уже молодая трава. Говорят, что осенью дрофы собираются перед отлетом огромнейшими стаями и держатся долго, постепенно подвигаясь к югу. Рассказывали также мне башкирцы, что тудаки очень охотно бродят целыми станицами по старым, уже брошенным башкирским кочам, или кочевьям. Дрофы предпочтительно любят рыться и копаться там, где стояли плетеные шалаши, или так называемые калмыцкие кибитки, и где осталось много нечистот человеческих и скотских.
Дальнейших подробностей о нравах этой замечательной птицы, равно и о средствах ее добывания, к сожалению, сообщить не могу, потому что не люблю основываться на одних рассказах.
2. ЖУРАВЛЬ
Объемом собственно тела он менее, хотя подлиннее, дрофы и едва ли будет с большого старого гуся, но длинные перья на спине, боках и величина крыльев дают ему вид самой большой птицы. Журавль очень высок на ногах, шея его также очень длинна, и если б нос соответствовал другим членам, как то бывает у куликов, то ему следовало бы быть в пол-аршина длиною, но его нос, крепкий и острый к концу, темно-зеленоватого костяного цвета, не длиннее трех вершков, голова небольшая. Журавль весь светло-пепельного, сизого цвета; передняя часть его головы покрыта черными перышками, а задняя, совершенно голая, поросла темно-красными бородавочками и кажется пятном малинового цвета; от глаз идут беловатые полоски, исчезающие в темно-серых перьях позади затылка, глаза небольшие, серо-каштановые и светлые, хвост короткий: из него, начиная с половины спины, торчат вверх пушистые, мягкие, довольно длинные, красиво загибающиеся перья; ноги и три передние пальца покрыты жесткою, как будто истрескавшеюся, черною кожею.
Журавль, так сказать, самая видимая, всем известная, малоукрывающаяся, настоящая строевая, отлетная птица; он живет и в речи, и в пословицах, и в приметах народных. Длинношеего или длинноногого человека как раз прозовут журавлем. Не желая менять верное малое на неверное большое, говорят: «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки»; выражение в небе уже показывает высоту журавлиного полета. Кто не слыхал их пронзительного курлыканья, похожего на отдаленные звуки валторн и труб, падающего с неба, с вышины, недоступной иногда глазу человеческому?.. Эти звуки издают одни самцы, и для того у них дыхательное горло имеет особенное устройство. Весело слушает крестьянин весною эти звуки и верит им, хотя бы стояла холодная погода: эти звуки обещают близкое тепло; зато в жаркие дни, какие изредка бывают у нас в исходе августа и даже в начале сентября, крик высоко летящих журавлей наводит грусть на его сердце: «Быть рано зиме, — говорит он, — журавли пошли в поход», — и всегда почти верно бывает такое предсказание. Полет и крик журавлиный имеют в себе что-то привлекательное. Иногда станица их очень долго кружится на одном месте, с каждым кругом забираясь выше и выше, так что, наконец, не увидит их глаз и только крик, сначала густой, резкий, зычный, потеряв свою определенность, доходит до нас в неясных, мягких, глухих и вместе приятных звуках. Вообще журавли весною прилетают не рано, позднее другой дичи, и сейчас разбиваются на пары. Осенью отлетают, собравшись предварительно в большие стаи, в весьма различные сроки: иногда в начале августа, иногда в исходе сентября; летят всегда днем. Они никогда не летят кучей, а всегда выстраиваются треугольником, одна сторона которого по большей части гораздо длиннее. Такой неправильный треугольник летящих журавлей очень верно называют на юге России журавлиный ключ, потому что он имеет совершенное сходство не с нашими железными немецкими ключами, а с простым, самодельным, деревянным крестьянским ключом, которым запираются или задвигаются деревянные же внутренние засовы клетей и амбаров. [38]
Впрочем, изредка полет журавлей представляет фигуру тупого и почти равностороннего треугольника.
В строгом смысле журавль не степная, а полевая птица. В настоящих степях редко встретишь журавлей; они любят хлебные поля и вспаханную землю, охотно кушают всякие хлебные зерна и всего охотнее — горох. Журавль очень прожорлив и за недостатком корма, приготовляемого для него человеческими руками, жадно глотает все что ни попало: семена разных трав, ягоды всякого рода, мелких насекомых и земляных червей, наконец ящериц, лягушек, мышей, маленьких сусликов и карбышей, не оперившихся мелких птичек и всяких змей; к последним журавль имеет особенный аппетит. Если попадется слишком длинная змея, железница или медяница, то он расклюет ее носом на несколько частей и проглотит; небольших змей и ужей глотает целиком, наперед несколько раз подбросив ужа или змею очень высоко вверх; то же делает журавль с ящерицами и лягушками: вероятно, он хочет (инстинктивно) прежде их убить, а потом съесть. Я не разделяю мнения некоторых охотников, что он играет, бросая вверх свою добычу, но во всяком случае очевидно, что его желудок переваривает такую пищу безвредно.
Журавли вьют гнезда всегда на земле не паханной, но иногда со всех сторон окруженной пашнею, для гнезда выбирают сухое, возвышенное место, нередко старую, брошенную сурчину, непременно заросшую чилизником, бобовником или вишенником. Гнездо бывает свито незатейливо: это просто круглая ямка на земле, слегка устланная сухою травою; два огромные длинные яйца, похожие фигурою на куличьи, зеленовато-пепельного цвета, испещренные крупными темно-коричневыми крапинками, лежат ничем не окруженные и не покрытые. Журавль с журавлихой, или журкой (так ласково называет ее народ), сидят попеременно на яйцах; свободный от сиденья ходит кругом гнезда поодаль, кушает и караулит; громкий его крик возвещает приближение какой-нибудь опасности, и сидящий на яйцах сейчас бросает их, отбегает, согнувшись, в сторону и начинает звать своего дружку, который немедленно к нему присоединяется; они вместе уходят от гнезда дальше или улетают. Очевидно, что большой горячности к гнездам и яйцам журавли не имеют; не много больше оказывают ее и детям. Когда выведутся журавлята, то старики уводят их в нежатый хлеб или в луга, где растут кусты и высокая трава; если же луга выкосят, то журавли скрываются с молодыми в мелком лесу, кустах и камышах уремы, а иногда в лесных опушках. Смотря по местности и удобству журавли выводят иногда детей в лугах и даже болотных уремах. Журавлята всегда бывают неуклюжи, нескладны, слабы и беспрестанно пищат очень жалобно. Они выводятся покрытые сизым пухом и долго в нем остаются; перятся очень медленно. Будучи пойманы и выкормлены вместе с дворовою птицей, очень скоро привыкают ко всякой пище и делаются совершенно ручными; но как скоро подрастут крылья, то непременно улетят если не в первый год, то в следующий; если же крылья подрезывать, то остаются ручными, но детей не выводят.
