Уйти в отставку (СИ)

— Черт… помоги?
Эрен справляется с проблемой в секунду. Короткий щелчок, вжикание «змейки». И вот уже кончики пальцев дразняще поглаживают стоящий колом елдак сквозь тонкую ткань брифов. Леви не отстает. Лезет рукой под легкое белое одеяло в нужном направлении, задевает подрагивающее бедро, натыкается на жесткие стриженые волосы в паху. На «заразе» нет трусов! Черт, мальчишка знал? Догадался? Или просто надеялся? Медленно, впитывая шелковистое тепло, провести ниже… Кожа мягкая, вены еще не набухли, но член уже подергивается на ладони от толчков приливающей крови, тяжелеет. Ну «зараза» прям напрашивается!
Время и пространство замирают, а затем рассыпаются филигранным клавишным соло, поддерживаемым упругими гитарными рифами. А Леви царапает пересохшими губами розовую кожицу головки и чувствует, как резкий выдох ерошит волосы на макушке. Его зеленоглазая погибель, его гремучая неизбежность валится навзничь, разбрасывая в стороны оленьи ноги. Одеяло соскальзывает куда-то к чертовой матери. Доступ открыт. И можно насадиться ртом, ощупывая языком набухшие вены. Затем, втянув щеки, сосать, подстраиваясь под синкопы ударных. И с удовольствием услышать разобиженное «бля-а-а», когда с чавкающим звуком Леви выпускает член из глотки. И тут же принимается собирать языком дрожь с внутренней стороны левого бедра, пока пальцы мнут, перекатывают яйца. Слегка отросшие волоски встают дыбом от нехитрой ласки. А Леви до коматоза надоело елозить собственным пахом по скомканной простыне.
— Технический перерыв на операцию по снятию труселей, моя прекрасная леди, — собственный голос звучит глухо и непривычно смущенно. Дерьмо!..
Последняя деталь всратого гардероба отправляется в полет прямиком на Альфу Центавра. Эрен медленно приподнимается, опираясь на локти. Тени опущенных ресниц трепещут на острых скулах. С поблескивающей вишневым нижней губы тянется к подбородку хрустальная струйка слюны. Завораживает. Изумруд скользит по вспотевшей коже в такт загнанному дыханию. Член клонится набок под собственной тяжестью. Хочется запечатлеть это роскошный вид на подкорке, выжечь на ребрах слева — пусть каждый удар сердца напоминает о ночи на вилле Норена, когда Леви, ныряя в зеленые бездны, хрипло выдавливает три слова:
— Выходи за меня.
— Пошел ты!
Но глаза темнеют, и в уголках подозрительно поблескивает. Не дав очухаться, переварить, спросить, разобраться, Эрен впивается в губы голодным поцелуем и обхватывает кулаком замученный ожиданием стояк прихуевшего женишка. Леви отвечает тем же. Вверх-вниз, вверх-вниз. Головка настырно тычется в ладонь. Круглая, горячая, скользкая от естественной смазки. Они дрочат друг другу, не разрывая поцелуя. Пальцы сжимают, тянут. Языки сталкиваются, влажно трутся друг о друга. У чертова мальчишки обжигающее дыхание с привкусом лайма, корицы и мятной зубной пасты. Слюна хлюпает, стекает по подбородкам. Мокро, жарко, прекрасно настолько, что хочется запомнить каждой клеточкой, каждым атомом. Сохранить на скрижалях вечности, мать твою. Леви отлипает от распухшего рта — полюбоваться зацелованной сочностью в золотистом свете торшера. И поочередно прикасается губами к полуприкрытым векам. Припадает, словно к долбаной святыне, ощущая колкий трепет ресниц. А потом скользит кончиком языка по скуле, слизывая соленые капли пота. Добирается до шеи, до того самого места под челюстью, и впитывает частое биение пульса, легонько прихватывая зубами кожу. Эрен резко выдыхает, чуть сильнее сжимает елдак, подушечка пальца тревожит и без того чувствительную дырочку уретры. В глотке сипло булькают рвущиеся наружу стоны. И вот уже знакомо-сладостно покалывает поясницу…
— Только нахуй оркестр и белые орхидеи. — Легкий смешок успокаивает искусанные губы, пока кулак надрачивает, доводя до разжижения мозга.
Время и пространство сворачиваются в тугую спираль чистого кайфа под рев «Блэк Саббат», когда Леви выдергивает из шестого мира и швыряет обратно в слепящий синим неон…
***
«Блять. Кончить тебе там фонтаном, мужик», — пожелал он самому себе.
 
Во вращающемся синем мареве замерцал круглый вход, похожий на хоббичью нору. Но вместо деревянной двери — серебристая паутина. Что-то подсказывало — хлипкую на вид преграду не взорвать и десятком водородных бомб. Седьмой мир? Завеса колыхнулась, расступилась, пропуская светящийся кислотно-голубым шар. Шар завис напротив.
— Спрашивай, — голос пах лиловым, а на вкус напоминал хрусткое миндальное печенье.
— Ты кто?
— Иегова, Будда, Великая Матерь, Прародительница Имир, Исида, Осирис, Один, Творец всего, Начало и конец расширяющейся вселенной… У меня много имен. И ни одно из них не может отразить сущее мое, ибо безлик и убог язык человеков, слаб и недалек ум, тщетны и порочны разумения… реки, як можется.
— Великий Дух Создателя? Ну тот, о котором шизик в бложике писал? — После того, как жестко не дали кончить, Леви было поебать на всякие астральные сущности.
— Не шизиком его нареку, а пророцем, истину глаголящем втуне слепцам, кои вежды отверзть не в силах, во тьме погребенным разумением лукавым.**
— Совсем ты его не бережешь — позволил в психушку упрятать.
— Пророк можливо еси не преречется страдать во имя истинное, человече неразумный! **
— Ладно, хрен с вам обоими. Я могу спросить? Только отвечай не так кучеряво, а то человече нихуя не догоняет.
— А зачем, думаешь, решил… решила… решило, — с гендерной самоидентификацией у Духа было явно хреново, — в общем, какого я тут с тобой затусил? — Астральная сущность окончательно подстроилась под собеседника.
— Почему мы? Почему перенес именно в четвертый мир, а не в шестой, где рай цветет по всей географии? И еще, что с нами стало в мире титанов?
— Не суетись под клиентом. — Шар недовольно вспыхнул, выбросив пахнущие кайенским перцем протуберанцы. — Базарю в натуре, как правильному кенту. Такая маза, что вы все в шоколаде.***
— А если правду?
— Ну если без лажи — базара нет. Тогда сам прикинь, что случилось бы, если ты, Эрен, Ханджи кантовались в мире титанов, смердяк пухрявый.***
Он увидел себя с высоты птичьего полета. Разбитая дорога. Ветер вяло шевелил густую траву по обочинам. По укатанной земле скрипела деревянная телега, влекомая понурой лошадью. Леви Аккерман в потрепанной форме Разведкорпуса склонился над тем, что когда-то было Звероподобным. Сейчас это беспомощное тело, насаженное на громовое копье. Из поверженного монстра по капле утекала жизнь. Кровь просачивалась сквозь щели в досках, смешивалась с пылью, и за телегой тянулся след бесформенных ржавых пятен. Что же дальше, вашу мать?..
Громовое копье взорвалось, превратив мир в сгусток огня и боли. Пламя взметнулось, сжигая подернутые облаками небеса. А потом все заволокло дымом…
— Ой, ты чего, жив?
— Наш враг номер один весь в крови и подыхает!
— Пристрели его!
Незнакомые злые голоса. И только один женский, первый услышанный, принадлежал Очкастой. А остальные? Кому там приспичило, чтобы капитан Разведкорпуса сдох? Ветер решил немного потрудиться и разогнал дым. Доски, догорающие в траве. Развороченный труп лошади. Обгорелые ошметки бурой шкуры свисали поверх беловатых обломков костей. Ливер вывалился на дорогу, и неглубокие рытвины уже заполнила темная кровь. Странно, но морда осталась невредима. И черный глаз мертво смотрел прямо на Леви… Фигуры в плащах со знакомыми до скрежета сердца скрещенными крыльями бестолково заметались по обочине. Он разглядел себя и опустившуюся рядом на колени Ханджи. Нефигово, блять, потрепало. Рожа в кровище, из щеки торчат щепки; что с рукой не разобрать, а глазу, по ходу, пизда.
— С этим титаном что-то не так!
Пар, исходящий от останков Звероподобного, накрыл поляну. Словно грозовая туча, покинув небеса, осела на землю свинцовым брюхом. Из темных недр выполз Зик Йегер. Целый и невредимый. Молочно-белая кожа. Светлые волосы. Борода. Эдакий голенький пупсик — только что с конвейера! Во, падла. И громовым копьем не угандошило!