Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)

На него наплывало лицо Джека.
– И ты сам тоже заткнись! Да кто ты такой? Сидишь, распоряжаешься! Петь ты не умеешь, охотиться не умеешь…
– Я главный. Меня выбрали.
– Подумаешь, выбрали! Дело большое! Только и знаешь приказы дурацкие отдавать!.. Много ты понимаешь!
– Рог у Хрюши.
– Ах, Хрюша! Ну и цацкайся со своим любимчиком!
– Джек!
Джек передразнил злобно:
– Джек! Джек!
– Правила! – крикнул Ральф. – Ты нарушаешь правила!
– Ну и что?
Ральф взял себя в руки.
– А то, что, кроме правил, у нас ничего нет.
Но Джек уже орал ему в лицо:
– Катись ты со своими правилами! Мы сильные! Мы охотники! Если зверь этот есть, мы его выследим! Зажмем в кольцо и будем бить, бить, бить!
И с диким воем выбежал на бледный берег. Тотчас площадка наполнилась беготней, сутолокой, воплями, хохотом. Собрание кончилось. Все кинулись врассыпную, к воде, по берегу, во тьму. Ральф почувствовал щекой прохладу раковины и взял рог из рук у Хрюши.
– Что взрослые скажут? – крикнул опять Хрюша. – Ну погляди ты на них!
С берега летели охотничьи кличи, истерический хохот и полные непритворного ужаса взвизги.
– Ты протруби в рог, а, Ральф.
Хрюша стоял так близко, что Ральф видел, как блестит уцелевшее стеклышко.
– Неужели они так и не поняли? Про костер?
– Ты будь с ними твердо. Заставь, чтоб они тебя слушались.
Ральф ответил старательно, словно перед классом теорему доказывал:
– Предположим, я протрублю в рог, а они не придут. Тогда – все. Мы не сможем поддерживать костер. Станем как звери. И нас никогда не спасут.
– А не протрубишь – все равно мы станем как звери. Мне не видать, чего они там делают, но зато мне слыхать.
Разбросанные по песку фигурки слились в густую, черную, вертящуюся массу. Что-то они там пели, выли, а изнемогшие малыши разбредались голося. Ральф поднял к губам рог и сразу опустил.
– А главное, Хрюша: есть эти духи? И этот зверь?
– Конечно, нету их.
– Ну почему?
– Да потому, что тогда бы все ни к чему. Дома, улицы. И телевизор бы не работал. И все бы тогда зазря. Без смысла.
Танцевали и пели уже далеко, пение сливалось вдалеке в бессловесный вой.
– А может, и правда все без смысла. Ну, тут, на острове? И они за нами следят, подстерегают?
Ральфа всего затрясло, он так бросился к Хрюше, что стукнулся об него в темноте, и оба испугались.
– Хватит тебе! И так плохо, Ральф, прямо не могу я больше! Если еще и духи эти…
– Не буду я больше главным. Ну, послушай ты их!
– Ох, Господи! Нет! Нет!
Хрюша вцепился в плечо Ральфа.
– Если Джек будет главным, будет одна охота и никакой не костер. И мы тут все перемрем…
И вдруг Хрюша взвизгнул:
– Ой, кто это тут еще?
– Это я, Саймон.
– Да уж. Молодцы, – сказал Ральф. – Три слепых мышонка. Нет, откажусь я.
– Если ты откажешься, – перепуганно зашептал Хрюша, – что же со мной-то будет?
– А ничего.
– Он меня ненавидит. За что – не знаю. Тебе-то что. Он тебя уважает. И потом, ты ж в случае чего и садануть можешь.
– Ну да! А сам-то как с ним сейчас подрался!
– У меня же был рог, – просто сказал Хрюша. – Я имел право говорить.
Саймон шевельнулся во тьме:
– Ты оставайся главным!
– Ты бы уж помалкивал, крошка. Ты почему не мог сказать, что никакого зверя нет?
– Я его боюсь, – шептал Хрюша. – И поэтому я его знаю как облупленного. Когда боишься кого, ты его ненавидишь и все думаешь про него и никак не выбросишь из головы. И даже уж поверишь, что он – ничего, а потом как посмотришь на него – и вроде астмы, аж дышать даже трудно. И знаешь чего, Ральф? Он ведь и тебя ненавидит.
– Меня? А меня за что же?
– Не знаю я. Ты на него за костер ругался. И потом ты у нас главный, а не он.
– Он зато Джек Меридью!
– Я болел много, лежал в постели и думал. Я насчет людей понимаю. И насчет себя понимаю. И насчет его. Тебя-то он не тронет. Но если ты ему мешать больше не будешь, он на того, кто рядом, накинется. На меня.
– Правда, Ральф. Не ты, так Джек. Ты уж будь главным.
– Конечно, сидим сложа руки, ждем чего-то, вот все у нас и разваливается. Дома всегда взрослые были. Простите, сэр; разрешите, мисс; и на все тебе ответят. Эх, сейчас бы!..
 
– Эх, была б тут моя тетя!
– Или мой папа… Да теперь-то чего уж!
– Надо, чтоб костер горел.
Танец кончился, охотники шли уже к шалашам.
– Взрослые, они все знают, – сказал Хрюша. – И они не боятся в темноте. Они бы вместе чай попивали и беседовали. И все бы решили.
– Уж они бы остров не подпалили. И у них бы не пропал тот…
– Они бы корабль построили…
Трое мальчиков стояли во тьме, безуспешно пытаясь определить признаки великолепия взрослой жизни.
– Уж они бы не стали ругаться…
– И очки бы мои не кокнули…
– И про зверя бы не болтали…
– Если б они могли нам хоть что-то прислать! – в отчаянии крикнул Ральф. – Хоть бы что-нибудь взрослое… хоть сигнал бы подали…
Вдруг из тьмы вырвался вой, так что они прижались друг к другу и замерли. Вой взвивался, истончался, странный, немыслимый, и перешел в невнятное бормотанье. Персиваль Уимз Медисон, из дома священника в Хакете Сент-Энтони, лежа в высокой траве, вновь проходил через перипетии, против которых бессильна даже магия вызубренного адреса.
 
Глава шестая
 
Зверь сходит с неба
 
Дневной свет кончился, остались одни звезды. Когда выяснился источник призрачных звуков и Персиваль наконец затих, Ральф и Саймон неловко подняли его и поволокли к шалашу. Хрюша не отставал от них ни на шаг, несмотря на отважные речи, и трое старших разом нырнули в соседний шалаш. Шумно шурша шершавой листвой, долго смотрели на черный, в звездную искорку, выход к лагуне. В других шалашах то и дело вскрикивали малыши, раз даже кто-то большой заговорил в темноте. Потом и они уснули.
Лунный серп всплыл над горизонтом, такой маленький, что, даже вися над самой водой, почти не бросал в нее дорожки. Но вот в небе зажглись иные огни, они метались, мигали, гасли, а до земли отзвуки боя в десятимильной высоте не доходили и слабеньким треском. Но взрослые все же послали детям сигнал, хотя те уже спали и его не заметили. Вспышка раскроила небо огненной спиралью, и тотчас снова стемнело и вызвездило. В звездной тьме над островом кляксой проступила фигурка, она полетела вниз, бессильно мотаясь под парашютом. Переменные ветры разных высот как хотели болтали, трепали и швыряли фигурку. Потом, в трех милях от земли, ровный ветер проволок ее по нисходящей кривой по всему небу и перетащил через риф и лагуну к горе. Фигурка повалилась, уткнулась в синие цветы на склоне, но и сюда задувал ветер, парашют захлопал, застучал, вздулся. И тело скользнуло вверх по горе, бесчувственно загребая ногами. Ярд за ярдом, рывок за рывком, ветер тащил его по синим цветам, по камням и скалам и наконец швырнул на вершину, среди розовых глыб. Тут порывом ветра спутало и зацепило стропы; и тело, укрепленное их сплетением, село, уткнувшись шлемом в колени. Ветер налетал, стропы натягивались иногда так, что грудь выпрямлялась, вскидывалась голова, и тень будто всматривалась за скалы. И как только ветер стихал, слабели стропы и тень снова роняла голову между колен. Ночь сияла, по небу брели звезды, тень сидела на горе и кланялась, и выпрямлялась, и кланялась.
В предрассветной тьме склон недалеко от вершины огласился шумами. Двое мальчиков выкатились из вороха сухой листвы, две смутные тени переговаривались заспанными голосами. Это были близнецы, дежурившие у костра. Теоретически им полагалось спать по очереди. Но они не умели ничего делать врозь. А раз бодрствовать всю ночь было немыслимо, оба улеглись спать. И теперь, привычно ступая, позевывая и протирая глаза, оба двигались к оставшемуся от сигнального костра пеплу. Подойдя, они сразу перестали зевать, и один бросился за листвой и хворостом.