Кексики vs Любовь (СИ)
Боже…
Боже, боже, боже…
Не должен он меня хотеть! У меня одна нога толще, чем у его бывшей жены задница. И все же, его эрекция такова, что я вот-вот рискую на ней повиснуть…
С ума сошла… Я с ума сошла. Он с ума сошел.
Иначе это просто не объяснить!
Я и не хочу. А вот руки эти, лопаты, что тискают мой зад — хочу. И губы, сползающие все ниже в ложбинку между грудей — хочу. И… Все хочу. Можно уже член в студию?
Будто подслушав мысли, Бурцев резко выпрямляется.
Я обмираю — боже, неужели до него дошло, что он делает и с кем?
А он — дергает вверх мой подол, задирая мое платье аж до груди. С ума сошел, что ли? Меня? Раздевать? В освещенной комнате?
— Стой! — мои предохранители срабатывают вовремя, я хватаюсь в ладони Тимура, резко стискиваю его запястья. — Не надо!
Его лицо замирает, затуманенные гормонами глазами будто проясняются.
— Ты не хочешь? — он выдыхает так бешено, будто намерен сжечь меня на месте.
— Хочу, — так торопливо, так жалко дергаю головой, аж стыдно, — только… Не раздевай. Не тут. Ах…
Думала — будет меня стебать.
Думала — поймет, что я хочу от него спрятать свою чертову тушу, и наконец-то протрезвеет.
Вот только Тимур в который раз за сутки расправляется с моими ожиданиями.
Нетерпеливым движением он разворачивает меня к себе спиной, роняет животом на широкую столешницу рядом с раковиной. Снова задирает спущенный мной подол, аж до пояса.
Боже!
Он же сейчас увидит!
Увидит, как кошмарно смотрятся чулки в сеточку на жирных ляжках!
Зачем я их надела вообще? Наслушалась дурацких Маринкиных советов “всегда надо быть наготове”, забылась, поддалась флеру свидания, и вот…
— Какая же шикарная у тебя попка, Кексик, — Бурцев рвет мои ожидания наотмашь и смачно хлопает меня по левой ягодице. Хлопок выходит звонкий.
— У меня-то? — выдыхаю ядовито, пытаясь украдкой заставить подол сползти чуть ниже.
— У тебя! Сладкая, зефирная, гладкая… — Бурцев почти мурлычет, будто и правда смакует кусок зефира у себя на языке. А пальцы, его бесстыжие пальцы уже нырнули между моих ног, скользнули по мокрой узкой полоске. Последней границе. Которую вот-вот смоет к чертовой матери.
— Мой Кексик уже готов? — Бурцев шепчет хрипло, бархатно, склоняясь губами к чувствительной коже за ухом. А сволочные, гадские пальцы дразнят и бесят, скользя и приплясывая по скользкой ткани. Клитор под ней — и так горячий, и так пылающий, начинает гореть и пульсировать.
— Я готова. Можешь запекать! — рявкаю, нетерпеливо подаваясь назад. Каким-то неведомым пятым чувством я знаю — Бурцев уже расстегнул штаны. И я найду там только член, горячий член…
— Ох…
Я думала — поддразнить.
Я думала, подтолкнуть к ускорению.
Я не думала, что именно в эту секунду Бурцев сдвинет уже в сторону мои трусы и подастся мне навстречу. И войдет в меня так резко, почти с размаху, до самого моего гребаного донышка…
Боже!
Не думала, что он такой большой. Просто огромный. Так туго в меня вошел, будто мне всего шестнадцать и я — гребаная девственница.
Не думала, что задохнусь от ощущений настолько сильно.
Не думала…
И думать не могу.
Вообще.
— Ох, Кекси-и-ик…
Сказать бы ему, как я ненавижу эти кулинарные прозвища…
Только никогда еще это прозвище в мой адрес не звучало вот так. Глухо, с растяжкой, будто каждый звук его звучания — чистый кайф.
И самое обидное — что мне-то сейчас ничуть не хуже. И хочется точно так же вытолкнуть из горячих губ пересохшее и ненавистное мне имя. Его имя. Имя мужчины, чей охеренный член сейчас во мне. Калится и пульсирует.
— Стоять будешь? — бросаю, выкипая. Хочу продолжения, хочу, чтобы пытка эта с каждой секундой становилась все нестерпимее. Кажется, я — мазохистка! Самая толстая мазохистка в истории!
— Ну нет уж, — усмехается Бурцев и плавно двигает бедрами, — ты слишком хороша, чтобы терять вот так время.
Господи… Как же складно он брешет! Не хуже чем трахается — на первый взгляд. И на второй. И на третий…
Я не любила секс.
Никогда не любила.
Что бы там кто ни говорил про “для здоровья надо”.
Секс означал лишь одно — придется раздеваться, придется примиряться с тем, что в глазах партнера всегда читается “надо было выпить больше”. И ради чего? Ради пяти минут невнятного процесса, на выходе которого еще и надо делать вид, что тебе тоже все понравилось. Ведь твой герой заслужил. Хотя бы тем, что согласился…
Здесь и сейчас — нет никакого “заслужил”. Здесь и сейчас мне и вид делать не приходится. Я бы рада врать Бурцеву, что мне никак, и хуже секса в моей жизни не было. Только… У меня не получится! Без шансов!
Я даже язык прикусить не могу, вскрикивая каждый раз, когда тугая мужская плоть снова и снова оказывается во мне.
Хорошо. Как же хорошо…
И наплевать, что за закрытой дверью ресторанный зал.
Я не была в этом ресторане и не зайду сюда снова.
Мне не смотреть в глаза местных официантов.
А вот себе в глаза смотреть еще придется.
И я не хочу себя утешать, что из-за каких-то приличий самый крышесносный секс в моей жизни вышел в приглушенных тонах. Нет!
Максимум. Я хочу максимум. Здесь и сейчас!
И только ладонь Бурцева у меня на губах хоть как-то скрадывает мои стоны. Шершавая широкая ладонь. К которой хочется прижаться еще сильнее. Чтобы он забрал все мои звуки. Всю меня впитал в себя. Навсегда, а не только на этот раз.
Никогда так не было.
И не должно быть. С Бурцевым — не должно.
Но все-таки так. От каждого движения — судорога кайфа. От неумолимого ускорения — нарастающий восторг… Слишком хорошо… Как идеальный танец.
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Он трахает меня, а я — задыхаюсь и давлюсь беззвучным воем.
Боже, боже, боже.
Мои ладони жадно скользят по холодному кафелю стен — хоть так остудиться. Хоть на что-то опереться.
Наш танец становится быстрее.
А я-то думала, что лучше уже не будет!
Мой кайф становится совсем уж запредельным, горячим, лютым. Не остается сил на стоны, только на жадные выдохи каждый раз, когда мужской член снова и снова толкается в мой предел. И снова. И снова…
— Черт побери… — Тимур хрипит, сминая мою грудь ладонью, — как же я тебя хочу, Юльчик…
— И я… — меня хватает только на такую малость. А Тим срывается в какое-то неистовое бешенство. Господи. Господи! Господи!!!
Кажется, что-то во мне лопается… Огромный алый шар, что наливался все это время. Он держался, из последних сил, но все-таки… Не выдержал…
Лопнул — и я забилась в сильных руках Тимура, впиваясь в его ладонь с зубами от убийственной степени кайфа. Умру. Вот прям щас умру…
Или нет…
Когда мысли в моей голове начинают складываться в слова из дробленых невнятных звуков — оказывается, что я жива. И лежу животом на полированной столешнице, и по ногам у меня бегут вниз быстрые мелкие капли. А на бедре — свежее, липкое пятно, чуть пониже горячего, медленно слабеющего члена Бурцева. Он вытащил. Слава богам, у него мозгов чуть побольше, чем у меня…
Ощущать его тело на себе — хоть даже и мокрой задницей, липкой от пота спиной — бесконечно кайфово. Мягкое и твердое, рядом звучат как инь и ян. Дайте мне волю — я бы продлила эту агонию еще на минуточку, но угол столешницы больно врезается в мой живот. Черт бы побрал этот мой живот. Вечно он все портит!
Выпрямляюсь неохотно, опираюсь на ватные, мелко дрожащие руки. Там, за моей спиной, приходит в себя и Тимур. Хрипло вздыхает. Будто прощаясь, ведет по моей спине ладонью. Задевает пятно своего семени, размазывает его шире.
— Вытрешь? — я стараюсь говорить беззаботно, будто для меня это норма — предаваться дикой похоти в ресторанных туалетах. Сама подаю Бурцеву бумажное полотенце из диспенсера.
— Конечно, — Тимур звучит на диво удовлетворенно, но все-таки вымотанно. Ну капец. Я измотала этого жеребца. Я! А можно я буду отмечать годовщину этого дня как День Рожденья?