Шантажистка

— Сэр Чарльз, я не ваш личный секретарь, — вздохнула Лиззи, решив не бесить хозяина напоминанием, что Маргарет Тэтчер выселили с Даунинг-стрит, 10 почти десятилетие назад.
— Пошевеливайся, женщина! — рявкнул старик.
Спорить с ним было бесполезно. Сменить направление его спутанных мыслей, как уже прекрасно уяснила сиделка, можно было лишь сменив тему.
— Какая миленькая шкатулка. Серебряная? — произнесла Лиззи, указывая на вещицу.
Сэр Чарльз уставился на сиделку, затем перевел взгляд на ларчик. Внезапно, вцепившись костлявой рукой в шкатулку, он поспешно спрятал ее в ящик стола и прошипел:
— Она бесценна, женщина!
Лиззи кивнула, и старик с грохотом задвинул ящик. Это как будто рассеяло его гнев, и он замолчал.
— Сэр Чарльз, уже поздно. Вам помочь подготовиться ко сну?
— Да, — отозвался он едва слышным шепотом.
Лиззи обошла вокруг стола и помогла ему подняться из кресла, в благодарность получив лишь несколько прошамканных ругательств. Нисколько не смущенная грубостью хозяина, она взяла его под руку, и вместе они неторопливо покинули кабинет.
Женщина еще не знала, что это окажется их последней совместной прогулкой. Ночью в дом нагрянет смерть и положит конец страданиям старого политика.
  
Наши дни
   
2
 
В воздухе стоит густой коктейль ароматов — лосьонов после бритья, духов и утреннего дыхания набившейся в вагон доброй сотни жителей пригородов. Вопреки дружным усилиям моих попутчиков обильные дозы парфюма не в силах противостоять коллективному халитозу.
Поезд подземки, дребезжа, мчит вперед своих унылых, избегающих взгляды друг друга пассажиров.
Наконец, не без облегчения выдираюсь из переполненного вагона на платформу станции «Вестминстер». Утренняя поездка из сельского Гэмпшира — путешествие весьма утомительное, больше двух часов, и меня искренне радует, что совершать его приходится лишь раз в неделю.
Выжидаю несколько секунд, пока не схлынет толпа, и направляюсь к выходу. Метрах в десяти впереди стенку подпирают два неряшливого вида юнца в бейсболках — один жирный, другой худой, как спичка, но оба явно обозленные на жизнь. Они хмуро следят за моим приближением.
— Только посмотри на этого дрочилу тори, — бросает толстяк товарищу достаточно громко, чтобы реплика достигла моего слуха. Даже не знаю, намеренно или нет. Впрочем, не важно. Подобное оскорбление я слышал уже неоднократно и, как пить дать, услышу еще не единожды.
Между прочим, жирдяй прав. Я действительно состою в Консервативной партии, хотя в душе и политически нейтрален. А в силу того факта, что я отнюдь не блещущий красотой немолодой холостяк, мне знакомы и эпизодические приступы самоудовлетворения.
Тем не менее подобные утверждения от полных незнакомцев не могут не бесить. Резко меняю направление, приближаюсь к юнцам и вежливо начинаю:
— Прошу прощения, джентльмены. Не расслышал, что вы сказали.
— Ничего я не говорил, — вскидывается пухлый.
— Ах, в таком случае примите мои извинения. Готов поклясться, что вы назвали меня «дрочилой тори».
Парни растерянно переглядываются, однако воздерживаются от комментариев обвинения.
— Что ж, на будущее, лично я предпочитаю термин «дрочер тори» — он как-то помягче, вам не кажется?
Растерянность на физиономиях сменяется озадаченностью. Как и следовало ожидать, теперь им и вовсе нечего сказать.
— Хорошего дня, джентльмены!
Киваю юнцам на прощание и продолжаю свой путь по платформе.
Продвигаюсь я медленно, постоянно уступая дорогу пассажирам, идущим мне навстречу. Многие из них молоды и хороши собой, попадаются и девушки — представители человечества, у которых моя персона, похоже, по той или иной причине вызывает отвращение. Ладно, отвращение — это, может, слишком сильно, но в моей внешности начисто отсутствует что-либо привлекательное для женщин. Серьезно, одна девушка в университете как-то отозвалась о моей наружности как «изрядно заурядной» — вроде буханки хлеба или бежевой краски. Не урод, но и не красавчик. Не низкий, но и не высокий. Не толстый, но и не худой. А потом предположила, что спать со мной — это все равно что утолять голод вареным рисом: практично, но вкуса никакого.
 
Старательно избегая зрительного контакта с юными красотками, я направляюсь к выходу.
Минуту спустя эскалатор поднимает меня в безликий бетонный вестибюль, из которого большинство пассажиров берут курс либо на Вестминстерский мост, либо на Уайтхолл-стрит. Мне не по пути ни с темя, ни с другими. Я устремляюсь по безлюдному переходу к вращающейся двери, за которой дежурит полицейский. За исключением работающих здесь, весьма немногие знают об этом входе в здание британского парламента.
Обмениваюсь кивком с постовым и направляюсь к своему кабинету.
Очень сомневаюсь, что дата представляет собой повод для бурных торжеств, однако нынешний год знаменует десятилетие моего членства в Палате общин в качестве представителя Маршбертона, одного из самых маленьких избирательных округов Англии — всего шестьдесят тысяч жителей. Никогда не мог похвастаться наличием политических амбиций, но мой покойный отец, сэр Чарльз Хаксли, был высокоавторитетным министром, что привело к ложному заключению, будто мне захочется последовать по его стопам.
Живо помню тот день, когда мне нанес визит председатель местного отделения Консервативной партии. Темпераментный отставной военно-морской офицер, он чуть ли не насильственно вынудил меня выступить местным кандидатом после неожиданного ухода с поста моего предшественника — как мне объяснили, вследствие прискорбного недоразумения с личными расходами.
Несмотря на наспех организованную предвыборную кампанию и мои неоднократные угрозы снять свою кандидатуру, на выборах я победил. Так и случилось, что жил я себе поживал простым парнем Уиллом Хаксли, да вдруг стал «достопочтенным членом парламента Уильямом Хаксли». Задним-то числом я прекрасно понимаю, почему меня избрали. Как лучше всего успокоить избирателей после скандала? Правильно, предложить им кандидата с предысторией. Мой отец верой и правдой служил жителям Маршбертона более сорока лет, и одна только моя фамилия обещала возвращение старых добрых времен. То был весьма ловкий ход со стороны председателя. Но вот о своей стороне этого я сказать не могу.
Тем не менее у меня появилось дело, и я наивно полагал, будто смогу изменить мир к лучшему. В течение первого полугода меня рьяно наставляли — в надежде, что я стану восходящей звездой. Надежда эта быстро угасла, когда стало ясно, что люди интересуют меня куда больше, нежели политика. Так я и превратился в очередного незаметного заднескамеечника — рядового депутата, пешку в чьей-то игре, которую заставляют делать что сказано чаще кнутом, чем пряником.
Но кто-то должен заниматься и этим, а поскольку весь мой предыдущий трудовой стаж сводился к восьми годам волонтерства в зарубежной благотворительной организации, никакая другая карьера мне не светила.
— Доброе утро, Уильям, — встречает меня звонкий голос Розы.
— Доброе, — отзываюсь я, выдвигая стул.
Моя задница еще даже не успевает коснуться сиденья, а Роза уже проплывает по ковру и занимает позицию перед моим столом со своим неизменным блокнотом в руке.
— Сейчас принесу чай, но на сегодня у нас насыщенная программа, так что я хотела бы убедиться, что вы ничего не позабыли.
Я поднимаю на Розу взгляд, пытаясь скрыть раздражение вялой улыбкой.
— Конечно-конечно. Ничего я не позабыл.
Она склоняет голову набок и убирает прядь русых волос за ухо.
— Вы абсолютно в этом уверены? — В ее обычно спокойном тоне легкий намек на недоверие.
— Ну, в целом, — смущенно признаюсь я.
— Ну и что мне с вами делать? — смеется женщина. — Доставайте свой ежедневник. Вернусь с чаем через две минуты.
Она шлепает блокнот на стол, энергичной походкой пересекает кабинет и выходит за дверь.