Паноптикум

– Ханна работала на девятом этаже. Ты, наверное, понимаешь, что это значит. Никто из них не выжил. Так говорят. Но как можно верить этой кучке лжецов? Я, например, не верю ни одному их слову.
– Мистер Вайс, я искренне сожалею, но действительно погибли все, кто там работал.
– Мне не нужны твои сожаления. Мне нужна твоя помощь. Найди ее! Твой отец сказал, что ты способен это сделать.
Это говорил отец, которого он не видел и с которым не разговаривал двенадцать лет – почти столько же, сколько они прожили вместе. Он не мог знать, на что Эдди способен, а на что нет. Эдди часто мучил вопрос, узнали бы они с отцом друг друга, если бы встретились на улице, или прошли бы мимо, не подозревая, что разминулись с самым близким человеком, с которым спали как-то в лесу под одним черным лапсердаком, сломленные горем.
– Как это может быть, чтобы от человека ничего не осталось? – продолжал Вайс. – Разве так уж много девушек с волосами, белыми как снег? Разве многие приходят вовремя домой каждый вечер, никогда не опаздывая? – Он говорил хриплым голосом, так как надышался угольной пыли, рыская в завалах на Грин-стрит. – Они не нашли ни клочка ее одежды, ни кошелька, ни украшений – ничего! У нее был золотой медальон, принадлежавший ее матери. В последний день рождения Ханны я подарил ей этот медальон. Она была так благодарна, что заплакала и поклялась никогда его не снимать. Золото не горит, это я знаю точно. Оно плавится, но не пропадает. И никто из ее друзей не видел ее в то утро. Что это значит? Я спрашивал всех, кто выжил, даже ее ближайшую подругу Розу, которая лежит в больнице Святого Винсента с обгоревшими ногами. – Глаза его гневно блеснули. – Человек не может исчезнуть бесследно!
Эдди достал из шкафа виски и стаканы. До пожара он просто выпроводил бы гостя, но теперь он проникся к нему сочувствием. Поставив стакан перед Вайсом, он спросил:
– А вы не обращались в полицию?
– В полицию? – Вайс неприязненно нахмурился. – Нет. – Он залпом опорожнил стакан и пододвинул его к Эдди, требуя еще. – Мне нужен тот, кому я доверяю. Поэтому я пришел к тебе.
– Ко мне? Но почему вы доверяете мне?
Вайс помотал головой, раздраженный тем, что Эдди его не понимает.
– Да потому, что ты один из нас, Иезекиль.
– Но я не один из вас! Посмотрите на меня.
На нем была голубая рубашка и черные брюки. Не было ни талеса на плечах, который накидывают, обращаясь к Богу, ни каких-либо других признаков его ортодоксального воспитания. Волосы Эдди были коротко подстрижены, ермолку он давно уже не носил. Он был босиком, и на одной из лодыжек можно было видеть вытатуированный трезубец, который смущал даже его самого. Напившись как-то вечером, он зашел в пользующийся дурной славой салон Сэмюэла О’Рейли, который обзавелся новой электрической машинкой для татуировки, изобретенной Эдисоном. Уже на следующее утро, проснувшись с головной болью, Эдди пожалел о содеянном. Татуировки были категорически запрещены иудеям, и тот, кто нарушал запрет, не мог быть похоронен на религиозном кладбище. Однако сожаления Эдди были вызваны не столько религиозными соображениями, сколько тем, что татуировка была выполнена очень грубо.
Вайс с сожалением посмотрел на молодого человека.
– Ты полагаешь, твой отец послал бы меня к недостойному человеку? Ты думаешь, он не знает собственного сына? Ты тот, кто умеет разыскивать людей.
– Ой, мистер Вайс, бросьте. – Эдди прикончил свою порцию виски и налил еще одну. Ему захотелось напиться.
– Он сказал, что ты работал на Хочмана.
– Он знает об этом?
– Отец знает своего сына.
– Нет, – помотал головой Эдди. «Непременно нужно напиться», – подумалось ему.
– Он сказал, что это ты нашел того мальчика под мостом, а вовсе не этот лжепровидец. Жулик присвоил заслугу себе, но нашел-то парня ты. Твой отец сказал, что ты всегда обладал этим даром и даже маленьким мальчиком однажды вывел его из леса. Он сказал, что умер бы без тебя или до сих пор бродил бы там.
Эдди был ошеломлен. Он никогда не думал о себе как о человеке, способном вывести кого-то из дремучего леса. И уж точно он не говорил отцу, каким образом зарабатывает деньги. Он знал, что отец не одобрил бы Хочмана с его штучками. Но, оказывается, Коэн-старший знал, чем занимается его сын по ночам. Может, он не спал и наблюдал за тем, как Эдди выскальзывает из дома? Или даже поднимался со своего тонкого матраса, набрасывал пальто поверх пижамы, и следовал за Эдди до самого Зала любви, где стоял в каком-нибудь темном углу на Шериф-стрит, оплакивая своего сына? Не исключено, что и чемодан был при нем.
 
– Нельзя же доверяться людям, которых совсем не знаешь, – увещевал Эдди своего гостя. – Так можно запросто попасть в беду.
– Я знаю твоего отца, и мне этого достаточно. – Вайс прищурился. – Может, тебе нужны деньги? У меня есть. – Он полез в карман сюртука, но Эдди остановил его.
– Нет, дело не в деньгах. – Эдди откинулся на стуле и потер виски. Голова у него гудела. – Даже если я сделаю то, о чем вы просите, неизвестно, понравятся ли вам результаты моих поисков.
Вайс помотал головой, не соглашаясь.
– Если ты узнаешь правду, значит, найдешь то, что мне надо.
– А что, если Ханна погибла? Вы это тоже хотите узнать?
– В этом случае покажи мне ее медальон. Тогда я поверю, что она мертва, и прочту кадиш, чтобы ее душа успокоилась.
Вайс достал из жилетного кармана фотографию. Это был снимок очень плохого качества, сделанный за десять центов автоматом в одной из фотогалерей, которыми изобиловали Кони-Айленд и Четырнадцатая улица. Хотя изображение уже выцвело и побледнело, оно не оставляло сомнений, что девушка очень красива. У нее были длинные белокурые волосы и тонкие черты лица.
– Твой отец сказал, что ты ее найдешь, – повторил Вайс дрогнувшим голосом. – Было бы жаль, если бы оказалось, что он меня обманул.
Утром Эдди проснулся на полу. После ухода Вайса он прикончил бутылку виски и залил его солидной порцией джина, соорудив тем самым убийственный коктейль, а потом, очевидно, уснул рядом с собакой. В результате теперь у него болели ноги и спина. Кроме того в комнате было сыро, и его мучил кашель. Если он не побережется, то может подхватить пневмонию, как Мозес Леви.
Эдди достал из-под пола жестянку, в которой хранил свои сбережения. Он собирался купить на эти деньги новый фотоаппарат, в котором использовалась гибкая пленка. Эта недавно разработанная техника значительно ускоряла и упрощала процесс проявления, но покупку можно было отложить. Привычка прятать заработанные деньги выработалась у него еще в детстве, а укромное место он хитроумно выбрал прямо под столом, за которым они с отцом по вечерам ужинали. Здесь, в своей мансарде, он выбрал такое же место. Вытащив ассигнации, Эдди вложил их в конверт. Он уже схватил пальто, собираясь выйти, но тут заметил серебристый блик в ведре рядом с умывальником, мелькнувший, как звездочка, упавшая туда сквозь слуховое окно. Это была форель, неподвижно лежавшая на дне. Эдди почувствовал жалость к ней. Надо было бы выпустить ее в реку, ибо рыба рождена для того, чтобы плавать, а не лежать в ведре. Не ждать же, пока она тут сгниет, и не выбрасывать же ее в мусорный бак в переулке. Эдди завернул форель в старую газету, свистнул Митса и отправился в путь.
Извозчик уже пришел, чтобы задать лошадям овса и сена. Это был приземистый субъект с широким некрасивым лицом, изуродованным шрамами. На нескольких зубах у него красовались золотые коронки, он часто говорил, что покончил с темным прошлым, но в подробности не вдавался.
Иногда он представлялся людям как Джо, иногда как Джонни. Когда-то он работал в барах «шерифом», то есть вышибалой, следил за порядком и пользовался возможностью помахать кулаками. Затем он поднялся на самую вершину криминального мира и какое-то время работал на Таммани-Холл и политиков, заправлявших жизнью города [16]. Длительное тюремное заключение выветрило из него воинственный дух, и он осел в конюшне, зарабатывая извозом. Он любил животных и птиц, особенно голубей, которых держал в помещении для хранения упряжи. Они садились к нему на плечи, когда он возился по хозяйству. А начинал свою карьеру Джо/Джонни в магазине, специализировавшемся на товарах для животных. Он часто говорил Эдди, что там ему и надо было остаться. Лошади охотно шли к нему, потому что он обращался с ними ласково, называя каждую по имени – Салли, Спот, Девчушка, Джексон. Жил он за углом, в ночлежке на Двадцать второй улице, а когда какая-нибудь лошадь болела, он переносил свою койку в конюшню. Его часто можно было видеть курящим опиум на улице, но в конюшне он никогда этим не занимался, дабы не повредить животным и не поджечь искрой сено. Эдди не обращал внимания на запах опиума. Бывают соседи и похуже. А опиумные притоны Нижнего Ист-Сайда посещали тысячи людей. Большинство их безуспешно искало работу, а, найдя, не удерживалось на ней надолго.