Паноптикум

– Ты любила мистера Морриса? – спросила я. Это было дерзко с моей стороны – прежде всего потому, что отец запретил мне упоминать это имя. Но я задала этот вопрос, так как искренне желала Морин счастья, и она, очевидно, поняла это по моему лицу и не рассердилась.
– Он читал мне, когда я приходила к нему, и я с удовольствеим его слушала. Могу еще сказать, что в темноте он вел себя, как любой другой мужчина, – нет, лучше, гораздо лучше, чем кто-либо из мужчин, бывавших у нас здесь.
ОДНАЖДЫ вечером я читала в библиотеке отца, что делала обычно, когда его не было дома, и я могла взять любую книгу с полки. Мне захотелось спать, и я пошла в свою спальню, но по дороге заглянула на кухню, чтобы проверить, заперта ли задняя дверь. Проходя мимо лестницы в подвальное помещение, я заметила внизу свет. Оказалось, что дверь в рабочую комнату отца раскрыта. Меня обуяло любопытство, и я, ни о чем не думая, спустилась в подвал. Профессор всегда запирал эту дверь на двойной засов, но на этот раз, видимо, забыл это сделать. Он никогда не говорил мне, куда он идет и когда вернется, но часто задерживался до полуночи и дольше. Мне пришла в голову мысль, что это, может быть, не просто забывчивость отца, но знак свыше, указание, что я должна зайти в комнату.
Отец занимался здесь своими анатомическими экспериментами с телами людей, имевших физические дефекты, которых он находил в моргах, больницах и притонах возле доков. В это время его ни в коем случае нельзя было беспокоить, даже если он пропускал обед. Иногда нанятый им возница оттаскивал вниз какой-нибудь тюк, после чего они с отцом препирались приглушенными голосами из-за цены. Порой их голоса поднимались до крика, и я не знала, за кого из них бояться больше – за отца или возницу.
Я распахнула дверь комнаты пошире, вглядываясь в полумрак внутри. Там мерцали банки с экспонатами, в неподвижном воздухе висела пыль. Из коридора мне были видны также стоящие на полках контейнеры с солями и формальдегидом. Был там среди прочего и череп леопарда, который отец снабдил третьим рядом зубов, чтобы придать ему необычный и устрашающий вид. В банке с хлорной известью хранились ногти, выращенные предварительно до длины в десять футов, рядом стоял ящик с птицами, пойманными в Новой Гвинее. Отец усиливал яркость их оперения с помощью красной или оранжевой краски. На белом мраморном столике был разложен набор ножей и хирургических инструментов. Отец не просто отыскивал необычные творения природы, но помогал ей создавать их, становясь мастером по изготовлению чудес.
Хотя в целом меня можно было назвать примерной девочкой, я с трудом сдерживала врожденное любопытство, как ни старалась. Возможно, мечтания Человека-волка о кругосветных путешествиях пробудили таившуюся во мне бунтарскую душу. Что-то явно подстегивало во мне непокорность, и с каждым днем она усиливалась. Я решительно проскользнула в мастерскую и закрыла за собой дверь – как будто нырнула в морские волны. Всего один шаг – и я уже внутри. В помещении стоял запах смолы и ладана, и оно казалось очень тесным из-за того, что единственное окно было забито досками, и свет снаружи не проникал, не считая отдельных особо настойчивых лучей бледного лунного света, пробивавшихся сквозь щели. Уже много лет в комнате не убирали – Морин было запрещено появляться здесь со шваброй или тряпкой. Повсюду валялись бумаги, письма и разные рисунки и схемы. Я подошла к письменному столу. На книге для записей были разложены, наподобие кусочков головоломки, кости скелета младенца. Он был таким крошечным, что позвоночник в собранном виде поместился бы на моей ладони. Я редко замерзала, но в этой комнате я почувствовала холод.
Однажды я спросила Реймонда Морриса, почему, по его мнению, Бог создал его таким необычным. Он рассмеялся и ответил, что вряд ли Бог участвует во всех ошибках, совершаемых людьми. Когда он, мистер Моррис, глядит на себя в зеркало, то думает, что за его создание несет ответственность исключительно дьявол, а Бога, возможно, вообще не существует. Я была потрясена и не могла согласиться с ним. Я полагала, что именно Бог наделил мистера Морриса умом и добротой. Я была уверена, что без Бога ничто не совершается на земле – просто «пути Господни неисповедимы». Но я не сказала ему этого, потому что была еще маленькой и считала, что не имею права высказывать свое мнение.
 
Не знаю, что побудило меня открыть верхний ящик письменного стола – то ли Божий промысел, то ли присущее мне любопытство. Там были документы, контракты, листки с колонками цифр, а также фотографии сексуального характера, которые я не посмела рассматривать. Бросив на них беглый взгляд, я отложила их в сторону. Больше всего меня заинтересовал блокнот в кожаном переплете, изготовленный в Марокко и служивший рабочим дневником отца. Я вытащила его из ящика, хотя сердце мое при этом колотилось.
Это был сугубо личный документ, кое-где отец даже пользовался шифром, заменяя буквы цифрами или рисунками. Однако кое-что я смогла прочитать. Почерк у отца был изящным и цветистым, буквы – большими и красивыми. На первых страницах дневника он вспоминал то время, когда еще молодым человеком был одним из известнейших фокусников во Франции. Мне попались также газетные вырезки со статьями о нем и его фотографиями. Я и не подозревала, что он был так знаменит.
Отец подробно описал свои фокусы с картами и хитрости освещения, зачастую сопровождая записи подробными рисунками. Я прочла и о его самом знаменитом фокусе, настолько поразительном, что зрители уподобляли его чудесам святых. На сцену вывозили платформу на деревянных колесах, на которой был установлен пароходный кофр, а в нем лежала женщина. Голова женщины и ее ноги высовывались наружу с торцов кофра. На глазах у изумленной публики отец брал саблю и разрубал кофр вместе с женщиной пополам. Люди в шоке сползали на край стульев, не в силах ни произнести хоть слово, ни оторвать глаз от этого зрелища.
Женщина, писал отец, вопила при этом очень правдоподобно, а когда ящик открывали, она выпрыгивала из него – точнее, выпрыгивала ее верхняя половина, которая, однако, очень проворно передвигалась по сцене на одних руках. Зрители смотрели на это, разинув рты. Они не знали, что женщина, ассистентка отца, была одним из «живых чудес» и родилась без ног. Сабля была тупой и не могла бы ничего разрубить, если бы кофр не был подпилен заранее. Ноги же были вылеплены скульптором и выкрашены в естественный цвет. К ним был прикреплен специальный корсет, и когда женщину снова клали в кофр, корсет присоединялся к ней, так что она могла ходить по сцене якобы на ногах.
Но затем эта полуженщина обвинила отца во всех смертных грехах, и ему пришлось покинуть Францию. В пожелтевшей газетной вырезке, вложенной в дневник, приводились высказанные ею в суде жалобы, что он совратил ее и жестоко с ней обращался. Он обещал жениться на ней, но вместо этого бил ее и заставлял выступать в его номере. Перечислялась масса отвратительных вещей, которые отец проделывал с ней. Я не стала все это читать, так как подумала, что это было бы неприлично с моей стороны, однако заметила, что отец, по словам женщины, обращался с ней как с какой-нибудь проституткой. Отец все это отрицал. Он говорил, что он профессор, занимается наукой и обращается со своими ассистентами уважительно. Тем не менее в дневнике он нарисовал прямо-таки чудовищные карикатуры на нее. Скорпионы и лягушки выпрыгивали из ее рта и интимных мест, изображенных во всех деталях.
Все это произошло за десять лет до моего рождения. Хотя мой французский был далек от совершенства, я поняла из заметки, что суд вынес постановление арестовать отца по обвинению в мошенничестве и дурном обращении. Была назначена дата судебного разбирательства, ассистентка должна была дать обличающие отца показания. Дело получило широкий резонанс, и ожидалось, что соберется толпа тысяч в десять, если не больше. Но отец был достойным представителем профессии фокусника и исчез, не дожидаясь ареста и суда. Как сообщалось в газете, все, что обнаружила полиция, – это ключи от его квартиры, плащ и туфли.