Паноптикум

Коралия была уверена, что настоящая любовь абсолютно не похожа на то, что происходило с ней в жизни, на непристойности в выставочном зале, на тени на стенах, на скрип пола в загоне спокойной и терпеливой черепахи, на мужчин, покушавшихся на нее из-за стекла, которых она воспринимала как какие-то фикции, а не людей из плоти и крови.
Дрессировщик считал ее храброй, но в повседневной жизни Коралия по-прежнему вела себя как подопытный кролик. Гнев ее обращался против нее самой, и раны она наносила самой себе. Она в ярости втыкала булавки в собственное тело, подобно Человеку-игольнику, работавшему у них уже несколько лет. Но тот пил настой из крапивы, ежевики и лотоса, который препятствовал кровотечению, а у Коралии, в отличие от него, раны кровоточили и болели. По вечерам она подсовывала отцу большие кружки рома, чтобы он дремал, и в доме царили мир и покой. Иногда ей приходило в голову, что ей ничего не стоит подмешать в ром мышьяка, который хранился в сарае и использовался против крыс. Потрясенная этими кровожадными помыслами, она убегала из дома.
Хотя наступила весна, по вечерам было сыро и холодно, темнота опускалась на город серо-пестрыми пластами, напоминавшими рыбью чешую. Коралия пошла на берег моря, туда, где училась плавать. Вода неудержимо притягивала ее, она чувствовала ее у себя в крови, жгучую, как соль. Здесь, в царстве песка и морской воды, ей всегда открывался весь мир. Если отец хотел сделать из нее послушную дочь, думала она, ему не следовало подпускать ее к океану. Океан придавал ей силу, удивлявшую ее. Возможно, она все-таки тоже «живое чудо», а не бесхребетное существо. Когда Коралия недавно поглядела на себя в зеркало, ей показалось, что она видит ряд полосок у основания шеи. Разумеется, это были не жабры, как в ее снах, а просто голубые пульсирующие вены, но мысль о жабрах все же не оставляла ее.
Сгущающаяся тьма постепенно расцвечивалась звездами. Пляж, по которому летом невозможно было пройти, не наступив на ногу загорающего, теперь был пуст. Только охотники на моллюсков, работавшие при свете фонарей, переговаривались у куч найденных раковин. Было время отлива, в воздухе висел запах водорослей. В темноте Коралия разделась до нижнего белья и сняла ботинки. Ей нравилось ощущать, как движимый волнами сырой песок тянет ее в мир, с которым она могла бы слиться. Вода прибывала и вскоре дошла Коралии до пояса. Поверхность воды была покрыта фосфоресцирующей пленкой крошечных существ, невидимых глазу и незаметных при свете дня. Человек же, наоборот, в темноте оставался самим собой, но был невидим. Пропитавшись водой, Коралия погрузилась в размышления. Она стояла рядом со львом. Может быть, она и вправду храбрее, чем кажется? Она оделась и пошла домой. Подойдя к дому, она тихонько юркнула в дверь, оставила испачканные в песке ботинки в прихожей и повесила плащ на крючок. Вода научила ее двигаться легко, и она бесшумно проплыла по коридору. Профессор закончил свои дела в мастерской и, утомившись, поднялся в библиотеку, где раскинулся в кресле и уснул. Коралия понаблюдала за ним с порога комнаты. Он спал глубоким сном и казался вполне довольным собой и миром, который считал принадлежащим ему одному. Подойдя к спящему, Коралия осторожно вытащила ключи из его кармана. Она часто сидела рядом с черепахой и научилась задерживать дыхание и сердцебиение, приближая их к ритму морского существа. То же самое она проделала и сейчас.
На кухне сверкала белая эмалированная плита. В кастрюле был нетронутый ужин, оставленный Морин. Коралия босиком спустилась в подвал. Земляной пол здесь лишь время от времени подметали, по углам возились мыши. Пахло землей и корнями с примесью острого запаха химикатов. Коралия вставила два ключа в два замка и одновременно повернула. Раздались два негромких щелчка. Она дала глазам привыкнуть к темноте и перешагнула порог. Запах формальдегида усилился, вытеснив все остальные. На полках вдоль рядов пожелтевших книг стояли банки с зубами. Рядом был стеллаж с инструментами – молотками, шилами и пилами – от крошечных, которые могли бы поместиться на ладони ребенка, до огромных, использовавшихся при валке леса. Вечер сам по себе был сырой, а в подвале, где воздух был пропитан испарениями скипидара и смолы, сырость была особенно ощутимой. На столе стояли также бутылки с вязким, похожим на деготь веществом, из которого Профессор скатывал шарики и заполнял ими трубку, издававшую при курении едкую вонь.
 
Почти весь стол был занят деревянным ящиком. Коралия приблизилась к нему, считая про себя секунды, как будто это занятие могло прогнать страх. Она сдвинула крышку ящика и увидела, что он заполнен кусками окиси углерода, похожей на снег и медленно испарявшейся. Коралия разогнала испарения и разглядела в глубине отблеск светлых волос, намек на человеческую плоть. Это была утонувшая девушка, ее кровь была заменена формальдегидом, а ее мир превратился в лед. Она нашла вечный покой в этом ящике, который гораздо полезнее был бы в порту, где в него погрузили бы пеламиду или макрель для доставки на рынок. Коралия закрыла ящик и, отвернувшись от этого гроба, стояла, дрожа, с ощущением, что это ее обработали химикатами, выпустив из нее всю кровь. Затем она без колебаний отправилась искать дневник отца, подгоняемая желанием узнать его планы. В комнате было темно, и она долго шарила в ящике письменного стола, прежде чем нащупала гладкую сафьяновую обложку. Ей хотелось прочитать весь дневник, но сейчас на это не было времени. Быстро пролистав страницы, она нашла последнюю запись. Она была сделана в этот же день любимыми чернилами отца сине-фиолетового цвета, цвета воды.
Профессор часто писал по-французски. Некоторые из этих фраз Коралия перевела. «Je vais crŭer ce que je n’ai pas. De chair et le sang. De coeur de l’imagination». [25] Но и без письменных объяснений его намерения можно было понять по эскизам, тушь на которых была местами размазана. Он собирался подарить городу Нью-Йорку вариант того фокуса с половиной женщины, который прославил его в свое время во Франции. Но этот подарок, при всей красоте женщины, был монструозным гибридом женщины и рыбы, Загадкой Гудзона. Он, несомненно, должен был затмить славу Русалки с Фиджи, демонстрировавшейся Барнумом.
Коралия вспомнила предупреждение Морин: если посмотришь на покойника дважды, он не отвяжется от тебя. И действительно, между ней и утопленницей, казалось, протянулась невидимая нить, хотя Коралия дышала, а та затихла навсегда. Уже собравшись уходить, Коралия заметила на рабочем столике принадлежавшие девушке вещи – гребень, заколки для волос, золотой медальон, – небрежно сваленные в кучу рядом с хирургическими инструментами и костями. Она взяла их с собой, надеясь, что отец не заметит исчезновения столь мелких предметов, не представляющих для него никакой ценности.
Выйдя из помещения, она быстро заперла оба замка. У нее было ощущение, что по ее жилам течет холодная кровь, глаза щипало от слез. Но ведь монстры не должны ничего чувствовать – ни печали, ни сожаления. Ей нельзя дрожать, рыдать и плакать – это выдаст ее, сделает ее мишенью. Надо скользить во тьме незаметной тенью, что она и сделала, выбравшись через кухню и террасу во двор. Листья, недавно распустившиеся на деревьях, казались черными в темноте. С моря донеслось гудение сирены, предупреждающей о тумане, который часто опускался весенними ночами и в эту ночь тоже окутал все вокруг. Из-за тумана в двух футах почти ничего не было видно, но Коралия почувствовала едкий запах и разглядела красные искры в углу двора. Клубы дыма поднимались от мусорной кучи, хотя это был не тот день, когда они сжигали мусор. Пока Коралия ходила к морю, Профессор поспешно избавлялся от улик, однако сделал это недостаточно тщательно. Коралия узнала голубое пальто. Обжигая руки, она схватила подпаленное пальто, побежала с ним к колодцу и стала качать насос. Струя воды загасила тлеющую ткань, которая при этом издала шипение, похожее на человеческий вздох.