Застава

У ворот заставы мои ощущения подтвердились. Здание окружал высокий, метра в два с половиной, деревянный забор, сверху опутанный колючей проволокой. Ворота были непривычно узкие, видимо, ни автомобили, ни повозки внутрь не заезжали. А сбоку от ворот висел маленький колокол с огрызком веревки и фонарь.
Фонарь был простецкий, вроде как кованый, но без всяких украшений. Сугубо утилитарная вещь. А еще он был газовый. Под мутноватым стеклом пряталась широкая трубка, увенчанная сетчатым кружком, на котором плясал язычок яркого белого пламени. Фонарь был щедро засыпан сушеной мошкарой – видимо, чистили его не слишком часто.
Старик подмигнул мне и несколько раз дернул за веревку. Колокол надтреснуто звякнул. За оградой залаяла собака – надрывно, но опасливо.
– Пограничный пес? – попытался я пошутить.
– Да просто шавка приблудная, – отмахнулся Старик. – На колокольный звон лает – уже хлеб отрабатывает. Давно надо колокол поменять.
– Рынду у начальства попросите, – вторично пошутил я. Увы, то ли у Старика было плохо с чувством юмора, то ли он давно не следил за российской жизнью.
– Попросишь у них… Начальство в пограничной страже очень условное, Ударник. Большей частью сами кормимся.
Это не слишком отвечало моим представлениям о пограничной службе, но уточнять я пока не стал. За воротами послышался шум, и недружелюбный женский голос спросил:
– Кого принесло на ночь глядя?
– Меня принесло, Ведьма! – весело откликнулся Старик. – Открывай… я с гостем. Парень скакнул в Центрум прямо из душа, без штанов!
– Тогда спешу! – ехидно ответила та, кого назвали Ведьмой, и загремели засовы. Я хоть и был в трусах (и обрывках носков), но почувствовал себя голым и жалким.
Ворота приоткрылись, и в узкой щели я увидел ехидную старую каргу. Вот именно так я ее мысленно охарактеризовал, хотя ничего особо зловещего не было ни в лице, ни в одежде. Пожилая женщина сухощавой комплекции, с аккуратной прической, в дорогом спортивном костюме… Разве что здоровенный пистолет в руке мог вызвать опасения. Но честное слово, как раз пистолет был самой милой деталью ее внешности! Удивительный человеческий типаж – «вредная бабка», причем «вредная» у таких начинается с младенчества, а «бабка» – лет с тридцати!
– А что, хорош! – беззастенчиво оглядев меня, сказала Ведьма. Приоткрыла ворота пошире. – Ну, заходи, гость нежданный…
– Я не напрашивался, – буркнул я в ответ. Ноги ныли и кровоточили, мошкара все-таки, похоже, кусалась, и кожа зудела. – Мне ваш централ на фиг не сдался!
– Центрум, – поправила Ведьма. – Централ – он Владимирский, тут просто Центрум… А ты ершистый. Как звать-то?
– Ваней, – ответил я.
– А ты как его назвал? – спросила Ведьма Старика.
– Ударник он.
– Коммунистического труда? – Ведьма снова противно засмеялась.
– Музыкант. На всяких тарелках играет.
С мерзким хихиканьем и каким-то гнусным бормотанием себе под нос Ведьма пошла к зданию заставы. Старик за моей спиной запирал ворота.
– Ну и… – я замялся.
– Стерва? – негромко уточнил Старик. – Да нет, Ударник. Она хорошая. Это ее манера людей проверять – кто и как долго вытерпит.
– Я уж точно недолго!
– Поживем-увидим, – пожал Старик плечами. – Эй, Ведьма! Баньку бы истопила!
– Если пошевелитесь, то успеете помыться, горячая еще! – отозвалась она, не оборачиваясь. – К нам Дед заявился, я его отмывала.
– Тогда поспешим, – обрадовался Старик. – Баня, она с дороги лучше всего!
С этой мудростью я спорить не стал и, с любопытством оглядываясь, пошел вслед за ним по двору. Смотреть особо было нечего – кирпичное здание заставы, не очень большое, приземистое, но при этом двухэтажное, с плоской крышей, из которой торчало несколько печных труб. Из одной шел дымок. Рядом с домом стояла деревянная вышка, метров шесть-семь высотой, с маленькой крытой площадкой наверху. Вид у нее был совершенно простецкий и затрапезный, такие скорее ожидаешь увидеть где-нибудь в поле, с дремлющим под вышкой стареньким сторожем, чем на пограничной заставе. Никого на вышке не было, а лестница выглядела такой шаткой, что я бы поостерегся лишний раз подниматься. Перед зданием стоял флагшток, на котором вяло обвис грязно-белый флаг. Чуть поодаль – деревянный сарай, рядом небольшая поленница дров, в сторонке, как положено, деревянная баня. Перед баней стояла здоровенная бочка, к которой была прислонена лесенка. Из конуры, устроенной прямо у входа в здание заставы, побрехивал, не высовываясь, пес – но уже потише, видимо решив, что впущенные внутрь временно исключаются из числа врагов.
Баня была правильная. Чистый предбанник, лавки, стол с еще горячим самоваром. Парная человек на шесть, действительно не успевшая остыть, и вода еще была в избытке. Интересно, как они сюда воду таскают, на вершину холма? Неужели ведрами? Старик быстро разделся и, довольно покряхтывая, направился в парную. Я – следом.
Единственное, что смущало, – внутри опять же не оказалось никакого освещения, в парную свет шел через крошечное окошко, выходящее в предбанник, где Старик зажег масляную лампу. Мы сидели на полках, медленно отмокая и расслабляясь. Потом Старик сходил за тазиком, в котором замочил какие-то травы, поддал пару. Я почувствовал, что израненные ноги принялись кровоточить, но решил не обращать на это внимания.
– Ложись, веничком пройдусь, – сказал Старик.
– Спасибо… – искренне ответил я, вытягиваясь на полке.
– Спасибо не отделаешься, второй веник для меня, – усмехнулся мой спаситель. – Ну… держись, Ударник!
Я держался. Парил Старик жестко, но тело отзывалось на взмахи веника с благодарностью. Никогда раньше я не был особым любителем бани. Но и совершать марш-броски по пересеченной местности мне раньше не доводилось…
– Старик, а электричества тут нет? – спросил я. – Не придумали еще?
– Придумали, но нету! – отхаживая меня веником, ответил Старик.
– Это как же?
– А трудно тут с электричеством, Ударник. Видишь ли, тут пластмасса не живет.
– Какая пластмасса?
– Да любая. Поливинилхлорид, полиэтилен, эпоксидка… даже целлулоид!
– А что, целлулоид – пластмасса? – спросил я. Всплыло в памяти что-то из детства – парень постарше показывает невзрачный кусок пластика и заговорщицки сообщает: «Дымовуху делать будем!»
– Самая первая, образованный ты наш! Чего ж так плохо химию знаешь, вроде не при Фурсенко учился!
– Да у меня с химией всегда было не очень, – признался я.
– Переворачивайся, – велел Старик. – Хозяйство прикрывай ладонью и держись… Не за хозяйство держись, а просто держись, остолоп! Так вот, пластик здесь разлагается за несколько часов. Некая особенность мира Центрум. Ученые мужи ее называют «высокомолекулярной чумой». Насколько мы знаем, началась она больше ста лет тому назад. По всему Центруму начали разлагаться пластики… ну, те, что тут успели изобрести. Время в наших мирах схоже, у них было нечто вроде начала двадцатого века, как раз все экспериментировали с электричеством… и вдруг лишились всей изоляции!
– А резина? – спросил я.
– Природная резина существует, – согласился Старик. – Но ее здесь мало, она очень дорога. Можно, конечно, прокладывать провода без изоляции, пользоваться стеклом, фарфором… есть способы, короче. Но это все сразу лишает электричество главного преимущества – дешевизны и легкости использования. К тому же – что ты будешь делать с электричеством без изоляции? Разве что простейшую лампочку соорудишь. Никаких электронных устройств, никаких печатных плат.
– Да, не повезло ребятам… – согласился я.
– Им больше с другим не повезло, Ударник. У них еще и нефть разложилась.
– Как?
– Точно так же, как пластики. Так что гикнулись все бензиновые двигатели, энергетика… В общем, они сидят на угле и газе. Отсюда и паровозы, и общая… ну, не назову это отсталостью… законсервированность мира. Центрум – царство паровых машин… и в этом они, кстати, неплохо продвинулись!
– И с чего у них это случилось? – спросил я. – Само собой?