90-е: Шоу должно продолжаться 7 (СИ)

— Ещё давай! — вопили из зала.
— Спасибо за теплый прием, — откашлявшись, сказал Астарот. — Мы тут немного не по плану, так что давайте мы споем ещё одну песню, чтобы надолго сцену не занимать…
— Да! Да! Да! — голосил зал.
«А хорошо получилось», — подумал я, старательно фиксируя реакцию питерской публики на моих «ангелочков». Стопроцентным триумфом я бы это не назвал, все-таки публика разогретая, да и подогретая изрядно. Им можно было сейчас скормить хоть квартет балалаечников…
Правда, при условии, что у них будут басы и барабаны, конечно.
— Это мой парень! — кричала Кристина, подпрыгивая на месте. Мы с Евой переглянулись и прыснули. Да уж, нормально так нашей куколке питерская атмосфера в голову ударила. Хотя может это и водка была, конечно.
«Ангелочки» обменялись несколькими фразами, кивнули друг другу, Надя снова подошла к микрофону. Зал подутих, и из колонок полилась ещё одна немецкая песенка. Только теперь голос девушки уже не дрожал, а звучал вполне уверенно и звонко. Вступили ударные.
— Черт, кассета кончилась, — шикнул я и принялся торопливо ее менять. Кассет в Питер я взял изрядный такой запас. Сами по себе концертные записали имеют не очень большую ценность. Но вот хроника подобных мероприятий в будущем может нам нормальную такую службу сослужить. Такие концерты запросто могут получить через какое-то время статус культовых. Я так себе знаю историю русского рока. Но ведь это легко может быть первым концертом «Короля и шута», например. Или одним из первых. И мои «ангелочки» выступали здесь же, на этой самой всратой сцене. Где-то посреди зимней слякоти февральского Питера.
— Мне все это кажется каким-то нереальным, — сказала Надя, подставляя лицо летящим с мутно-серого небы пушистым снежинкам. — Как будто я сплю. В ушах до сих пор эти вопли, а я никак поверить не могу…
— Блин, а если бы у нас свои инструменты были, мы бы там вообще всех порвали! — Бельфегор перегнулся через парапет набережной. В отличие от намертво скованной льдом Киневы, Нева зияла проталинами, а середина реки была и вовсе жидкой. Питер девяностых выглядел менее приветливым и жизнерадостным, чем когда я сам здесь бывал, уже много позже. Он был весь залит огнями, полон улыбчивыми людьми и сиял уверенным имперским величием. Сейчас этот город имел те же очертания, но ощущение от него было другим. Как от израненного зверя, скалящегося на тебя черными провалами подворотен. Даже не знаю, что нанесло его блистательно у великолепию больше урона — собственно, эпоха перемен, в которую мы сейчас здесь оказались, или советское наследие…
Я оборвал поток нахлынувших на меня поток философских мыслей и прислушался к разговору «ангелочков».
— … а я думаю, сейчас облажаемся, и все, кабзда! — размахивая руками, говорил Астарот. — У меня ещё в ботинке камешек какой-то дурацкий. Я думал, надо его вытащить, а тут Сэнсей, вот это все… Стою на сцене, свет в глаза, публика орет. А я про этот камешек думаю!
— … а я говорю: «Спасибо!», улыбаюсь изо всех сил, а сам думаю: «Вы бы мне ещё ионику дали!»
— Боря, побойся бога, нормальный у тебя был синтезатор! В Новокиневске такой только у Конрада в группе!
— Но звучание совсем не то!
— А потом налетают какие-то парни с нашими кассетами и просят подписать! А я даже не знаю, что пишут в таких случаях вообще!
— И что написал?
— Костяну от Астарота.
— Да блин! Надо придумать что-то прикольное уже…
— А много кассет разобрали? Велиал, ты нас слушаешь вообще?
— Все, сколько я взял, — ответил я. — Пятнадцать. Блин, знал бы, что так получится, больше бы взял. Спрашивали больше, я сказал, чтобы в «Юбилейный» приходили.
Мы решили, что пора уходить, как-то все вместе, не сговариваясь, где-то часа через полтора после выступления «ангелочков». Когда сцену заняли уж какие-то совсем трэшовые коллективы, а градус алкоголя в толпе повысился настолько, что догонять публику ни у кого из нас не было ни желания, ни возможности. Сэнсей тоже к этому моменту погрузился в свою «алконирвану», так что мы незаметно свалили и направились, было, домой. Забрались на свою мансарду, уложили спать Кристину, а сами сначала смотрели на ночные огни через удивительное полукруглое окно. А потом, когда пошел настоящий снег вместо того недоразумения из смеси воды и льда, оделись и пошли гулять. Потому что спать не хотелось совершенно. Да и глупо как-то. Вокруг нас ночной Питер, а мы спать ляжем? Не такая долгая у нас поездка, чтобы так безалаберно распоряжаться временем.
 
Гуляли, болтали, совершенно не слушая друг друга. Делились только что пережитыми эмоциями. Пьянея от вязкого питерского воздуха, вперемешку с собственным счастьем. Я сжимал в руке холодные пальцы Евы. Иногда мы встречались взглядами. И каждый раз мое сердце начинало биться сильнее, когда я видел блеск ее глаз.
— Может, наденешь перчатки? — тихо спросил я, когда мы чуть отстали от остальных. — Замёрзла же!
— Знаешь, я так давно хотела сюда попасть, — сказала она и положила ладони на металлический парапет. — Я хочу трогать этот город голой кожей. Хочу его касаться, впитывать… И мне совсем не холодно!
Я обнял Еву за плечи. Она прижалась ко мне спиной и положила голову мне на плечо.
— Люблю тебя, — прошептал я.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она и посмотрела мне в лицо. Растаявший снежинки блестели в ее волосах, словно маленькие бриллианты. — Я иногда с ужасом думаю, что было бы, если бы мы в тот вечер не встретились.
— Значит встретились бы в другой, — сказал я, коснувшись губами ее щеки.
— Или в другой жизни, — Ева порывисто вздохнула и снова уставилась в черные воды Невы, покрытые крупными мазками белого льда.
— Велиал! Ева! Вы где там? — закричал Бельфегор с моста.
Мы обменялись быстрым поцелуем и помчались догонять «ангелочков», которые стояли уже на Дворцовом мосту.
— Да не могу я ничего есть, у меня голова болит… — простонал, а Кристина, отодвигая от себя тарелку с яичницей.
— Тебе надо поесть! — назидательно сказал Бельфегор. — Тогда голова пройдет.
— Ой, отвали, много ты понимаешь! — заныла Кристина.
Честно говоря, я сомневался, что у нее такое уж дикое похмелье. Во-первых, выглядела она лишь самую малость утопленной, да и то скорее потому, что ее платиновые волосы были в некотором беспорядке. А во-вторых началось оно у нее ровно в тот момент, когда она узнала, что пока она спала, мы ушли гулять. А она пропустила прогулку по ночному Питеру. И голова у нее заболела ровно в тот момент, когда все взялись делиться впечатлениями.
Особенно виноватым себя чувствовал Астарот, разумеется. Прямо умиление вызывало его озабоченное и встревоженное лицо.
— Милая, давай я в аптеку сбегаю? — оттерев Бельфегора, сказал он. — Что тебе купить?
— У меня есть цитрамон, — сказала Ева.
— Дай ему побыть рыцарем, — прошептал я, утаскивая Еву с кухни. — Сегодня у нас свободный день, сходим погулять? Поедим пышек на Большой Конюшенной, в музей какой-нибудь сходим, а?
— Я не знала, что ты был в Питере, — сказала Ева.
— А я и не был, — усмехнулся я. — Но про пышки ведь все знают, разве нет?
— А ребята? — спросила Ева.
— А ребята не маленькие и сами справятся, — засмеялся я. — Или мы весь день проведем, квохча вокруг страдающей Кристины.
— Да, точно, — Ева хихикнула. — Отличный аргумент. Тогда сейчас я оденусь и пойдем.
Правда, прежде чем пойти праздно гулять по зимнему Питеру, мы заскочили в рок-клуб, благо это было рядом, чтобы убедиться, что с завтрашним концертом все в порядке, что «ангелочки» есть в расписании. И вроде там заплатить какой-то взнос было нужно.
В другое время я даже может остался бы потусоваться. Несмотря на ранний час, там царило нервное оживление, наверняка среди бродящей и бегающей там публики хватало суперзвёзд, нынешних и будущих.
«Хех, пара моих однокашников, фанатеющих по русскому року, от зависти бы удавились!» — подумал я, передавая деньги уставшей девице в мятом красном платье.