Контрразведчик

— Что тут сказать, — проговорил он после минутной паузы. — Оказывается, на пляже и убивают тоже.
Труп Игоря Киселева обнаружил сторож спасательной станции Исидор Матвеевич Еремеев. Это был, на первый взгляд, опустившийся, неопрятный старик, закоренелый алкоголик, алкоголик-профессионал, ухитрявшийся постоянно находиться в состоянии подпития, но никогда не переходить грань, за которой следует отключение от действительного мира. Это не такое простое дело — пить не переставая и оставаться приемлемым для общения с другими людьми и исполнения служебных обязанностей. Не каждому такое под силу, а следовательно, уже поэтому Исидор Матвеевич мог обратить на себя внимание.
Вместе с тем для тех, кто окружал Еремеева, он оставался старым чудаковатым «алкашом», или попросту чокнутым дедом, на которого порой находили приступы активной деятельности, и тогда все на спасательной станции ходило ходуном: дед Еремей, как называли его молодые спасатели, затевал большой аврал, «мокрую приборку», с остервенением махал шваброй, мыл стены с мылом, не забыв подключить в эти работы весь штат станции.
Дед Еремей служил в свое время на флоте, уснащал речь морскими словечками и особливо виртуозен был по части боцманского мата. Но старик он был безвредный, отходчивый, мог «поправить» по утрам молодые разгульные головы, потому как втайне изготовлял особое зелье, именуемое им «бормотушкой», жаждущие опохмелиться парни относились к старику с душевной симпатией.
Сторож станции мог напустить на себя профессорский вид, начать говорить так, словно выступал на международном симпозиуме, и приходил в ярость, когда кто-нибудь, еще не предупрежденный заранее, называл его «Сидором Матвеевичем».
— Попрошу не искажать моего имени, молодой человек! — выпаливал громко в лицо дед Еремей, у него все были «молодыми людьми». — Меня зовут Исидор Матвеевич, и никак не иначе!
Старика хорошо знали в городе, хотя вряд ли кто мог рассказать о его жизни. Все судили о нем по тем байкам, которыми удостаивал он слушателей.
Случаи из флотской и иной его жизни взаимоисключали друг друга, всерьез их не принимали, но внимать деду Еремею было интересно. Кое-что он, по-видимому, действительно повидал, а кое-что, видимо, из книг вычитал…
Леденева предупредили по поводу «Сидора» и «Исидора», и Юрий Алексеевич начал допрос старика с исключительной любезностью.
Поначалу он и Корда решили вдвоем допрашивать начальника спасательной станции и ее сторожа, этих двух людей, знавших об убийстве Игоря Киселева.
Потом Алексей Николаевич сказал:
— Возьму-ка начальника станции я себе. Он мало что может сказать, ведь информацию о преступлении получил от Еремеева… А ты стариком займись. Потом обменяемся мнениями и посмотрим, что делать дальше.
Так и порешили.
Леденев вошел в комнату, где ждал допроса Еремеев, вежливо поздоровался, уселся за приготовленный стол, сдвинул стопку бумаги, она уже была положена сюда ребятами из милиции, и сказал:
— Вы будете Исидор Матвеевич Еремеев?
— Совершенно верно.
Старик подобрался, выпрямил спину, гордо воззрился на Леденева.
— Меня зовут Юрием Алексеевичем, — представился Леденев. — Мне поручено расследование убийства гражданина Киселева, а поскольку вы единственный свидетель, то ваши показания…
— Свидетелем убийства я не был, — перебил его Еремеев. — Мною обнаружен труп — и только.
— Совершенно верно, — улыбнулся Леденев, ответив точно так же, как только что отвечал ему сторож. — Вы правы, Исидор Матвеевич. Я выразился не совсем так, как следовало.
— Вам нельзя ошибаться в формулировках, гражданин следователь, — буркнул Еремеев.
— Почему «гражданин», а не «товарищ», Исидор Матвеевич? — продолжая улыбаться, спросил Леденев. — Приходилось бывать в заключении?
Юрий Алексеевич решил при каждом удобном случае называть старика по имени и отчеству, и называть так, как требовал тот от окружающих.
— Нет, — сказал Еремеев. — Сидеть я не сидел, а слышать приходилось, что именно так вас следует величать.
— Можете называть меня просто Юрием Алексеевичем. Вы понимаете, Исидор Матвеевич, что для нас важны мельчайшие подробности, поэтому будьте любезны, расскажите, пожалуйста, как все было.
 
— Могу и рассказать, мне это не трудно. Я ведь сторожем здесь служу, значит, должен обладать повышенной, так сказать, бдительностью. Ночную вахту сдаю в восемь утра, сдаю дежурному спасателю, он приходит на час раньше других. Сегодня дежурил Киселев. Пришел он за 10 минут, я их так приучил, салаг, пораньше, значит приходить, как на флоте принимают вахту. Ну вот. Принял он у меня плавсредства, моторный сарай и тот, где его… Ну, понимаете… Принять принял, а расписаться в журнале забыл, вернее, заторопился за пивом, на турбазе, здесь вот, значит, бочку открыли. «Обожди, говорит, дед Еремей, голова со вчерашнего трещит, дай мне баллон, а я за пивком сгоняю». Ну дал я ему трехлитровую банку, а сам решил свою голову прочистить и пошел к себе пропустить баночку «бормотушки».
— Чего-чего? — спросил Леденев.
— «Бормотушки». Сие питие изготовляется мною в медицинских целях сугубо для личного потребления. Могу и вас при случае попользовать, помогает от любой хворобы, в том числе и душевной.
— Спасибо, — сказал Юрий Алексеевич. — Как-нибудь воспользуюсь вашим любезным предложением. Итак, Киселев отправился за пивом…
— Никуда он не успел отправиться, бедолага, — горестно вздохнул Еремеев, — Так и умер с тяжелой головой, не опохмелившись. Уж лучше б я ему «бормотушки» налил…
— Значит, за пивом он не ходил?
— Нет. А вы разве не видели в сарае стеклянную банку?
— Была такая.
— Вот ее я ему и дал. Она так и стояла там, пустая, когда увидел его… Не успел он за пивом. Пока я пробу с «бормотушки» снимал, время шло, уже и Лев Григорьевич, наш начальник, должен был подойти, а Игоря нет, и в журнале он не расписался. Пошел я было на турбазу, а потом решил, что так негоже, и меня на станции не будет, и дежурный пропал. Смотрю, Лев Григорьевич идет. Поздоровались. Где дежурный, спрашивает. Тут, говорю, где-то. Принесите, говорит начальник, вахтенный журнал. Он, начальник, как раз по субботам его смотрит и замечания свои оставляет. Сейчас, говорю, принесу. И тут пришла мне в голову мысль: Игорь ведь пиво принес. Не заметил я его. Сидит небось в сарае и пьет свое пиво. А тут уже начальство прибыло… Пошел я в сарай, открываю дверь — пусто. Потом уже рассмотрел: лежит Игорь лицом к потолку, а баллон пустой в стороне валяется. Ну, думаю, дела. С пива парень упился, принял на старые дрожжи, переел, так сказать, и дрыхнет. Признаться, взъярился я на Игоря, подскочил к нему, за плечо рванул, поворотил к себе, а у него глаза открыты, а видеть — не видят. Да… Перепугался, было дело. Оставил все как есть, сарай сообразил закрыть на замок, а сам ко Льву Григорьевичу. Шуму поднимать не стал, все сделал по субординации, доложил начальству…
— Вы правильно поступили, Исидор Матвеевич, ни к чему об этом знать всем. Люди к вам на пляж отдыхать идут, незачем омрачать им субботний день такими новостями.
— Это точно, — сказал Еремеев. — У нас тут вон девица на прошлой неделе утонула, а теперь вот такое дело.
— С девицей-то все просто, — отмахнулся Леденев, — там несчастный случай, а здесь — другое. Скажите, вы не видели посторонних на территории станции Исидор Матвеевич?
— Никого не было, — твердо сказал старик. — Я б и не позволил разгуливать посторонним.
— Ну, а когда вы принимали свое целебное средство, мог кто-нибудь войти сюда?
— Не доверяете, значит, старику, намекаете, значит… Ну да ладно. Вообще-то ворота у нас закрыты, калитка тогда была на щеколде, вывеска висит: «Посторонним вход запрещен». Но войти — это могут, и в заборе дыры, денег нам на ремонт не дают. Экономят на спасении, мать их за ногу!
— Так мог кто-либо проникнуть на станцию?
— Мог, — несколько сникшим голосом сказал старик. — Мог, конечно, только прошу учесть, что дежурство я сдал…