Язык как инстинкт
Я не мог бы сформулировать свою цель лучше. Механизм освоения языка понятен нам так же, как мухе – логическое обоснование откладывания яиц. Наши мысли слетают с губ так непринужденно, что не всегда подвергаются внутренней цензуре и из-за этого ставят нас в неловкое положение. Когда мы понимаем текст, поток слов мгновенно становится для нас потоком значений. Это происходит настолько автоматически, что мы можем забыть даже о том, что мы смотрим фильм на иностранном языке с субтитрами. Мы считаем, что ребенок овладевает своим родным языком, повторяя за своей матерью, но, когда ребенок говорит don't giggle me! (букв. 'не хохотай меня') или we holded [3] the baby rabbits вместо we held the baby rabbits ('мы держали крольчат'), это не может быть подражанием речи матери. Я хочу заразить ваш ум знаниями, заставить вас смотреть на эти дары природы как на нечто странное, побудить вас задавать вопросы «почему?» и «как?» в отношении этих кажущихся вам обыденными способностей. Попробуйте понаблюдать за иммигрантом, мающимся в попытке изучить второй язык, или за пациентом, перенесшим инсульт и пытающимся восстановить свою речь, попробуйте разобрать хоть минутку детского сюсюканья или сделать так, чтобы компьютер полностью понимал по-английски, – и язык уже не будет казаться таким естественным явлением. Легкость, понятность и автоматизм – это лишь иллюзии, за которыми скрывается богатейшая и красивейшая система.
В нашем веке самый известный аргумент в пользу того, что язык подобен инстинкту, принадлежит Ноаму Хомскому, лингвисту, который первым смог пролить свет на сложное устройство языка. В первую очередь благодаря Хомскому, вероятно, и произошла революция в лингвистике и когнитивной науке. В 1950-х годах в социальных науках господствовала концепция бихевиоризма, видными представителями которой были Джон Уотсон и Беррес Фредерик Скиннер. Использование глаголов мышления вроде «думать» или «знать» считалось ненаучным. Термины «разум» и «врожденный» были сродни ругательствам. Поведение объяснялось с помощью нескольких законов, предполагающих, что обучение состоит из реакций на определенные стимулы. Эти законы могут быть обнаружены, например, с помощью экспериментов, в которых крыс учат нажимать на кнопки, а у собак при звоне колокольчика начинает выделяться слюна. Однако Хомский обратил внимание на два особенно существенных факта о языке. Во-первых, практически каждое предложение, произносимое или воспринимаемое человеком, – это совершенная новая, никогда и нигде до этого не встречавшаяся комбинация слов. Следовательно, язык не может быть просто набором реакций на разные раздражители. В нашем мозге должен быть заложен алгоритм или программа, чтобы конструировать потенциально бесконечное количество предложений с помощью ограниченного набора слов. Такую программу можно назвать ментальной грамматикой (не путайте ее со школьной грамматикой или стилистикой, которые существуют лишь для того, чтобы указывать, как правильно писать). Второй факт заключается в том, что дети овладевают этими грамматическими правилами спонтанно, не следуя никаким инструкциям, так что в итоге они могут понимать синтаксические конструкции, которые до этого им ни разу не встречались. Вероятно, считал Хомский, дети с рождения должны владеть универсальной грамматикой, механизмом, одинаковым для всех языков, позволяющим ребенку выявлять в речи родителей синтаксические структуры. Хомский описывает это следующим образом:
Любопытно, что в науке последние несколько веков применялись различные подходы к изучению физического и умственного развития. Никто не стал бы относиться серьезно к гипотезе о том, что только человеческим опытом объясняется наличие у нас рук, а не крыльев или что определенное строение внутренних органов является результатом случайно приобретенного опыта. Вместо этого генетическая обусловленность строения нашего организма считается чем-то само собой разумеющимся, хотя на различия в величине, уровне развития и так далее могут влиять некоторые внешние факторы.
Эволюция личности, моделей поведения и когнитивных систем у высших живых организмов рассматривались совсем иначе. Принято считать, что в этих сферах ключевым фактором развития служит социальное окружение. Постепенное изменение структур сознания происходит произвольно и случайно. О мыслительной деятельности принято говорить не как о природном устройстве человека, а только как о результате исторического развития.
Тем не менее когнитивные структуры при серьезном рассмотрении оказываются не менее удивительными и сложно организованными, чем физическое строение, меняющееся на протяжении всей жизни организма. Почему бы нам не изучать особенности освоения когнитивных механизмов, каким является языковая способность, так, как мы изучаем строение сложно организованных органов человеческого тела?
На первый взгляд мое предложение может показаться абсурдным хотя бы из-за огромного разнообразия человеческих языков. Но при ближайшем рассмотрении эти сомнения развеиваются. Даже зная совсем немного о лингвистических универсалиях, мы можем быть уверены, что структуры, существующие в языках мира, весьма ограниченны… Каждый человек, когда овладевает речью, осваивает богатейший и сложнейший механизм, абсолютно невзирая на то, что ребенком на входе он получает лишь отдельные фрагменты этой системы. Тем не менее индивиды в речевом сообществе развивают, по существу, единый язык. Этот факт может объясняться только предположением, что носитель языка с рождения обладает ограниченным набором принципов, являющихся основой любого языка.
Тщательно анализируя предложения, которые носители считают правильными для своего родного языка, Хомский и другие лингвисты разработали теорию ментальной грамматики, лежащей в основе владения конкретным языком, и теорию универсальной грамматики, лежащей в основе грамматик отдельных языков. Работы Хомского мгновенно вдохновили других ученых, среди которых можно назвать Эрика Леннеберга, Джорджа Миллера, Роджера Брауна, Морриса Халле и Элвина Либермана, на открытие новых областей исследования, от изучения развития языка у ребенка и восприятия им речи до неврологии и генетики, и сейчас тысячи ученых изучают вопросы, поставленные Хомским. На данный момент Хомский входит в десятку самых цитируемых авторов в сфере гуманитарных наук (обойдя Гегеля и Цицерона и уступая только Марксу, Ленину, Шекспиру, Библии, Аристотелю, Платону и Фрейду) и является единственным живым представителем этой десятки.
Что говорится в этих цитатах, уже другой вопрос. Хомский не оставляет никого равнодушным. Реакции варьируют от выражения благоговейного почтения, обычно приберегаемого для гуру странных религиозных культов, до стирающих в порошок оскорблений, в которых ученые достигли высочайшего мастерства. Отчасти это объясняется тем, что Хомский критикует один из основополагающих принципов интеллектуальной жизни XX века – «главную концепцию социальной науки» [4], согласно которой человеческая психика формируется под влиянием окружающей среды. Но есть и другая причина: ни один ученый не может позволить себе игнорировать Хомского. Один из самых строгих его критиков, Хилари Патнэм, признает:
Когда ты читаешь Хомского, тебя сразу поражает его интеллектуальная мощь – сразу понимаешь, что имеешь дело с человеком незаурядного ума. И это происходит не только под чарами его влиятельной личности, но и под воздействием его очевидных интеллектуальных достоинств: оригинальности, презирающей все надуманное и легкомысленное; желания и умения вернуть к жизни давно забытые и устаревшие концепции (такие как «теория врожденных идей»); интереса к таким темам, как устройство человеческого разума, значимость которых остается неизменной.
Содержание этой книги, конечно, во многом обусловлено влиянием, оказанным на меня Хомским. Но это не просто пересказ идей Хомского, и я буду говорить о многих вещах не так, как это сделал бы он. Хомский озадачил многих читателей, заронив в них сомнение в том, что дарвиновский естественный отбор (в отличие от других эволюционных процессов) может объяснить происхождение языкового органа, существование которого он провозглашает. Мне кажется целесообразным изучать язык так же, как мы изучаем, например, устройство глаза, то есть как продукт эволюционной адаптации, основные части которого предназначены для выполнения важнейших функций, а взгляды Хомского на природу языка основаны в первую очередь на техническом анализе слов и структуры предложений и часто сводятся к излишнему формализму. Его рассуждения о человеке говорящем поверхностны и в высшей степени идеализированы. Во многом я тем не менее буду согласен с Хомским. Я считаю, что убедительные выводы об устройстве разума можно сделать, только если они подкреплены множеством разнообразных фактов. Именно поэтому эта книга весьма эклектична и описывает самые разнородные явления: от процессов формирования мозга с помощью ДНК до рассуждений газетных обозревателей. Лучше всего начать с того, почему вообще стоит считать человеческий язык инстинктом, то есть предметом изучения биологии человека.