Язык и философия культуры
Обычно развитие философских теорий, если оно совершается на основе отдельных примеров, влечет за собой немало изъянов. Либо страдает от этого общезначимость теории, либо же в отдельный пример, из которого исходят, вынуждены вкладывать больше, чем в нем есть. Однако, объяснив во введении цель, к какой я стремлюсь, я уже не опасаюсь ни того, ни другого упрека. При избранном мною методе перед моим взглядом простиралось все поле философии искусства, однако я не имел права оставлять свою позицию, какую занял раз и навсегда. Первый момент открыл предо мною путь, по которому предстояло мне идти, а второй стал ограничивать его. Прошу не забывать читателей об этом, особенно тогда, когда я буду говорить об иных поэтических видах и поэтических натурах, например о трагедии и об Ариосто. Я напоминаю всякий раз об этом в связи с моим непосредственным предметом, а потому, если не напомнить об этом, мои рассуждения легко могут показаться односторонними и неверными. Охотно признаюсь, однако, в том, что мне слишком увлекательным представилась возможность глубже вникнуть в основные начала общезначимой философии искусства, чтобы рассматривать ее лишь как подчиненную цель своей работы, и что поэтому мои усилия были, по существу, направлены на то, чтобы систематически упорядочить всю совокупность моих идей об этом предмете, получив целое, предельно завершенное в себе и не зависимое ни от чего постороннего.
Если же наделенный вкусом ценитель искусства выразит пожелание, чтобы результаты моих исследований были изложены менее пространно, более сжато, то я, в той мере, в какой касается оно слога и изложения, живее любого читателя чувствую справедливость такого требования. Но для большой части публики мои философские рассуждения стали, как я думаю, более ясны и убедительны оттого, что они непосредственно связаны с анализом совершенного художественного произведения, и я не мог противостоять искушению поступиться, вообще говоря, немаловажными соображениями ради высших интересов, какими всеми любимый художественный шедевр, бесспорно, способен наделить любую попытку (если только она не совсем неудачна) эксплицировать ее красоты.
1. Воздействие поэмы в целом
— Она оставляет в душе чисто поэтическое впечатление
Безыскусная простота описываемого предмета, сила и глубина производимого ею воздействия — вот что непосредственно и прежде всего вызывает восхищение читателей „Германа и Доротеи" Гёте.
Вдруг перед нами оказывается самое противоположное, что удается связать лишь художественному гению, да и то лишь в минуту счастливого настроения, — образы, истинные и индивидуальные, какие только способна дать природа, живая реальность, и одновременно чистые и идеальные, какие никогда не способна представить действительность, В безыскусном описании простого действия мы узнаем верный и полный образ мира и человечества.
Поэт рассказывает нам о том, как юноша из зажиточного бюргерского семейства связал свою судьбу с девушкой из семьи беженцев; при этом поэт раскрывает перед нами один за другим моменты действия, отдельные части материала, ряд обстоятельств, естественно и необходимо вытекающих одно из другого; он занят своим предметом — и только; препятствия, благодаря которым завязывается узел действия, средства, какими он его развязывает, — все почерпнуто отсюда же — из характеров действующих лиц; все, благодаря чему он овладевает живым участием читателя, все содержится в этом кругу, и он нигде не выступает сам как индивидуальность, не предается собственным размышлениям, не распространяется о своих чувствах. Но куда же переносится благодаря этому читатель! Перед ним вдруг встает жизнь с самыми важными и существенными ее отношениями, человек в самые значительные моменты своего существования; читатель созерцает их ясно и живо, видит их насквозь.
Все, что важно его сердцу, все, что занимает его мысль и внимание, — все это прочерчено немногими, мастерскими линиями, описано поразительно правдиво: смена возрастов и времен года, постепенная перемена нравов и умонастроений, основные ступени человеческой культуры и прежде всего соотношение домашних добродетелей и тихого семейного счастья с судьбой народов и потоком выходящих из ряда вон событий. Читателю кажется, что он лишь вслушивается в совершающееся в кругу одной семьи, но он чувствует, что дух его погружен в самые серьезные и всеобщие проблемы, что сердце его тронуто и полонено меланхолическим чувством, но что вся душа в целом успокоена простой и весомой мудростью. Ибо важный вопрос, который в наши времена сам собою встает перед каждым, — как поступать, как вести себя в этой всеобщей перемене, в какую ввергнуты мнения, нравы, государства, нации? — этот вопрос не только задают непохожие друг на друга персонажи поэмы, они и отвечают на него, и отвечают так, что вместе с наставлением читатель обретает энергию действия и мужественного терпения.
Он вырван из привычных отношений времени и отечества и перенесен в мир, в который обычно входит лишь ведомый поэтами древности, в мир, полный воспоминаний о самом раннем и безыскусном возрасте человечества. Ибо, захватывая всю индивидуальность читателя, поэт возвращает его к простым, первозданным формам природы; он стирает все те черты действительности, от которых она становится лишь действительностью, непригодной для фантазии, и при этом он пользуется также всеми мельчайшими черточками ее индивидуального облика.
Так, чисто поэтически, измыслил и развил он свой материал.
II. Главные составные части любого поэтического воздействия. План критики в общих чертах
Нет более надежного доказательства подлинной поэтичности характера, как соединение самого простого и самого высокого, исключительно индивидуального и совершенно идеального (двух главных составных частей любого поэтического воздействия) в одном и том же описании и в одном и том же лице.
Ибо прекрасное предназначение поэта состоит в том, чтобы, пользуясь отдельными образами фантазии, поднимать дух на такую высоту, откуда перед ним открывается широкий обзор: производить посредством последовательного ограничения материала безграничное и бесконечное воздействие, удовлетворять идее, изображая отдельную личность и открывая с определенной точки зрения целый мир явлений.
Правда, может показаться, что возложенная на него миссия — это лишь преувеличенное требование непоэтичного века: он повсюду носится за философскими понятиями, повсюду ищет идеи и пренебрегает легкой игрой чувств и воображения. Но стоит только исследовать, в чем заключается самое первое, непосредственное предназначение поэта, и с несомненностью обнаружится, что поэт, стремясь удовлетворить этому своему предназначению, близок к тому, чтобы исполнить и самое высшее свое предназначение — возвыситься до идеалов и достичь известной всеохватности.
Мы обязаны теперь показать это. Потому чго если поэма, о которой мы собираемся судить, действительно производит столь чистое поэтическое впечатление, то мы сможем с уверенностью заняться обсуждением самой сущности поэзии, описывая всеобщий характер нашей поэмы; это описание составит первую, основную часть нашего дела.
Когда же завершится эта часть, то нам останется лишь установить, в какой мере работа поэта соответствует особым правилам поэтического рода, к которому принадлежит эта поэма.
Ибо, лишь соединив обе эти стороны критического рассуждения, мы можем быть уверены, что ни в чем не ущемили оригинальности поэта и не нарушили законные требования теории искусства.
III.Наипростейшее понятие искусства
Поле, которое поэт обрабатывает как свою собственность, — это поле воображения; лишь занимая воображение, лишь занимая его полностью и исключительно, поэт заслуживает звания поэта.
Природа — лишь предмет чувственного созерцания, и поэт должен претворить ее в материал фантазии. Превратить действительное в образ — вот самая общая задача искусства, к которой, непосредственно или более опосредованно, сводима любая иная его задача.