Беспредел (сборник)

Она вынимает и бросает на подушку трубочку из граненого стакана. Потом макает палец в остатки темно-бордовой жидкости на дне.
– После таких нервотрепок так хочется напиться. В магазин, что ли, тебя отправить? – хихикает она и, вынув палец из стакана, подносит его ко рту.
– Не надо… – хриплю я.
– Вот любишь ты эту дрянь пить, – говорит Зайка и кладет палец себе в рот.
А потом она замирает.
Застывает, обхватив губами свой палец. Глаза широко раскрыты, а брови спрятались под челку. Ее левая рука, с моим хозяйством, расслабляется.
Она замирает всего лишь на мгновение, но этого достаточно.
Изо всех оставшихся сил толкаю Зайку в грудь. Она заваливается на спину, раздвинув ноги, между которых торчит осиновый кол-самотык. Хватаю его за основание и тяну на себя. Дрын легко поддается и с хлюпом выходит наружу. Перехватываю его в ладони на манер кинжала, острием вниз. Поднимаю над головой и с размаху всаживаю эту липкую влажную хреновину в мою Зайку. Прямо в левую грудь, рядом с соском. Кол входит в ее тело наполовину. Кладу на его основание обе ладони и наваливаюсь всем телом, заталкивая глубже.
Не убивает, но расслабляет. Вот и расслабься, Зайка. А мне нужно действовать быстро.
Комната перед глазами плывет и кружится. Остатки сил стремительно покидают тело вместе с кровью, которая хлещет из моей задницы даже не ручьем, а водопадом. Онемевшие ноги не слушаются, и я червем ползаю по дивану в поисках жизненно необходимых для меня вещей.
Зеленую бутылку из-под «Трех топоров» нахожу под диваном, а трубочку для коктейлей – на подушке. Зажав эти предметы в руках, подползаю к Зайке. Кое-как забираюсь на ее неподвижное тело и на трясущихся конечностях встаю над ней на четвереньки. Меня мотает из стороны в сторону. Только с третьей попытки получается сесть на нее верхом и распрямить спину.
Я держу в руке стальную трубочку для коктейлей. Сжимаю ее в кулаке, как до этого сжимал кол. Подношу к Зайкиной шее один конец трубки, при этом зажав подушечкой большого пальца другой. Моя рука ходит ходуном, но это движение четко и многократно отработано. И я аккуратно втыкаю свой инструмент в Зайкину шею, на ладонь ниже правого уха. Точно в наружную сонную артерию.
Чтобы кровь не ударила из соломинки фонтаном, продолжаю прижимать ее большим пальцем с одного конца. Другой рукой подношу к ней пустой зеленый пузырь. Затем убираю палец и быстро опускаю конец трубочки в бутылку.
Вопреки моим ожиданиям, кровь из трубки не ударила мощным напором, как у обычных людей, а потекла вялой струйкой. Возможно, осиновый кол замедляет все процессы в вампирском организме.
Бутылка наполняется Зайкиной кровью, а мой рот – вязкой слюной. Но нужно держать себя в руках. Нужно все делать четко, без палева, как это делается всегда. Убираю наполненную бутылку и подставляю следующую. Затем из потрясной Зайкиной сиськи выдергиваю кол. Рана, оставленная им, медленно затягивается. Струя из трубочки тут же переходит на капли, а потом совсем иссякает, не наполнив бутылку даже наполовину. Ну и кто из нас еще жадина?
Вынимаю трубку из Зайкиной шеи. Круглая колотая рана не заживает. Наверное, все силы ушли на восстановление дыры в груди. Слабоватая у нее регенерация. Хотя все кровопийцы ведь ра-а-азные.
Делаю на ее туловище еще несколько хаотичных проколов. Теперь она выглядит как обычная жертва уголовной мести, заколотая заточкой. Жертва времени перемен и возможностей.
Сжимая своей паучьей лапой зеленую бутылку, наполненную Зайкиной кровью, подношу ко рту и, широко его раскрыв, пью прямо из горла. Течет по морде, капает на грудь. Тепло разливается от глотки по всему телу.
С каждым глотком чувствую, как останавливается кровотечение внутри меня. Щекоча тощие ляжки, кровь втягивается назад, наполняя и восстанавливая изничтоженную мочеполовую систему.
Стоя на коленях над Зайкиным телом, я гляжу в зеркало. Смотрю на себя своими зенками с полностью черными глазными яблоками.
Моя губа поднимается к носу. Нёбные доли во рту расходятся в стороны, и передние зубищи выдвигаются из десны еще на две своих длины. Мои руки вытягиваются почти до колен. Согнув их в локтях, подношу кисти к шее и трогаю проступившую на ней широкую странгуляционную борозду – вечную метку удавленника.
 
Взглянув на меня сейчас, хоть троечник из медучилища, хоть любой другой человек обделается и станет заикой на всю оставшуюся жизнь. Которая, впрочем, после увиденного будет недолгой.
Так и подмывает, как киношный вампир, пафосно развести руки в стороны, ладонями вверх. И прорычать что-нибудь типа: «О ДА!» Но врожденная скромность не позволяет. Вместо этого принимаю свой обычный вид. Тоже мерзкий, но позволяющий жить среди нормальных людей.
Все эти вампирские прибамбасы в виде клыков – вещь хоть и эффектная, но ужасно неудобная при питании. В отличие от стальной трубочки для коктейлей, которую я сейчас опускаю в граненый стакан, а потом выливаю в него остатки из пузыря. Взяв стакан в руку, сажусь на диван рядом с моей неподвижной Зайкой.
Она так и застыла, держа свой пальчик во рту и сложив губки бантиком. Ее глаза широко раскрыты. Пушистые ресницы на веках еле заметно подрагивают.
Много ли о переменах и принятии себя может знать двухсотлетняя кровопийца-нимфоманка, застрявшая в развитии на уровне подростка с богемными замашками? Уж точно не больше затравленного постперестроечного подростка, доведенного до петли на шее.
Голос Смеханыча в моей голове говорит: «Удивительное время. Время перемен. Время возможностей». Медик может стать бизнесменом, а спортсмен бандитом. Удавившийся подросток – упырем. Нужно только откопаться из загаженной радиацией земли своей могилы, и можно начинать жить заново.
Только чтобы жить, надо есть.
Мой упыриный рацион – это в основном бутерброды с мертвечиной. Ну и свежая кровь, разлитая по бутылкам. Мертвого мяса хватает на работе, а живых людей я сцеживаю экономно – одного-двух человечков в месяц, не более. Такая скромная диета позволяет нормально существовать, не привлекая к себе внимания.
Но всегда найдется кто-то, кто хочет есть в три горла.
Одна жадная вампирша жрет просто как не в себя. Буквально завалила наш морг подранками. Такими темпами в нашем городишке скоро станет попросту нечем питаться. В итоге она, конечно, бросит и город, и меня. Как жена Смеханыча. А сама отправится в какой-нибудь мегаполис, где мне с моей рожей ловить абсолютно нечего.
Все это совершенно никуда не годится.
Глажу свою Зайку по голове и сообщаю, что нам нужно расстаться. Она смотрит на меня не моргая и шевелит губами: «Почему?»
– Зайка, я пытаюсь тебе сказать об этом весь вечер, но ты постоянно затыкаешь мне рот. – Слегка надавливаю пальцем на кончик ее носа. – ПИП!
Потягивая через трубочку ее кровь из стакана, говорю по словам:
– Не надо. Трогать. Мою. Еду.
  
Юджин Ром
   
Балабол [6]
 
Ден возвращался с работы, когда позвонила мама – предупредить, что по квартирам ходят колдуны.
– Даже открывать не вздумай, сына. Они со шприцами ходят, незаметно вколют яд, а потом требуют деньги за противоядие…
– Ма, – устало ответил Ден, – к нам не придут, у нас дом с охраной.
На самом деле охраны не было. Но Ден привык
всегда
врать маме.
– Я еще смотрела в новостях, что колдуны эти с бандитами теперь работают. Заговорят грабителя, а он по стене заберется, как паук, и в квартиру – своим откроет, они все вынесут. Вы уж всегда форточки закрывайте. И Сонечку предупреди!
– Ма, – поморщился Ден, – никто к нам не заберется.
Мама, вспомнив про Соню, переключилась на нее.
– А как у вас с Сонечкой дела? Не надумали расписаться?