Числа. Трилогия (сборник)

Больше мы оба не двигались. Река неслась дальше, а мы застряли на каком-то каменном гребне, который выдавался от одного берега в воду. Жук лежал лицом вниз, придавив мне ноги. Я перекатила его на спину, схватила за подмышки, проволокла по гребню, вытащила из воды. Он был тяжеленный и совершенно безжизненный. Я встала с ним рядом на колени, глядя на него с недоверием. Глаза закрыты. Как мертвый.
Все это не так, все это совсем не так. Не должно оно так быть.
— Жучила, очнись! — проорала я. — Очнись! — Никакой реакции. — Очнись, говорю! Не можешь ты, блин, меня бросить! Не имеешь права!
От отчаяния я врезала ему кулаком по груди. Рот у него открылся, оттуда потекла вода.
Я подобралась поближе, нагнулась над ним и обеими руками нажала ему на живот. Снова полилась вода. Я нажала еще. И еще. И еще. Вдруг изо рта у него хлынул целый поток, будто кит пустил фонтан, и Жук издал какой-то совершенно невероятный звук — втянул в свое напитанное водой тело Бог знает сколько воздуха.
Когда он пустил этот фонтан, я от неожиданности отскочила в сторону; некоторое время сидела на корточках, глядя, как грудь его поднимается и опадает. Он открыл глаза, похоже, пытался сосредоточиться. Потом спросил:
— Ты чего ревешь? Чего случилось?
Я и не заметила, что реву, но тут утерла лицо рукой, и на ней остались горячие слезы и сопли.
— Да так, — ответила я. — От счастья.
Жук закрыл глаза, потом снова открыл:
— Не врубаюсь. Что происходит-то?
— Ты упал в воду. Я тебя вытащила.
— Ага! — сообразил он. — Вот почему я мокрый и мне холодно. А я ничего не помню. Мне-то казалось, что мы всё идем по полю, и вдруг — бац! — я лежу на спине, весь мокрый, а ты ревешь, вернее, радуешься. — Он попытался сесть, озираясь с таким видом, будто только что прилетел с другой планеты. — Ничего себе, а ты тоже вся мокрая, — сказал он, а потом лицо его постепенно растянулось в широкой улыбке. — А ты мне делала искусственное дыхание? Губы в губы?
— Нет. Заткнись.
— Делала ведь, да?
— Нет! Я тебе тыкала кулаками в живот, пока из тебя не полилась вода, но уже начинаю об этом жалеть, придурок.
Жук протянул руку и провел по моим стриженым волосам, улыбка его выцветала, потому что он постепенно соображал, что произошло.
— Ты меня спасла. Спасла мне жизнь. Ни фига себе, Джем! Я теперь твой должник.
Я сбросила его руку.
— Забудь ты об этом. Любой поступил бы так же.
— Да вот только здесь больше-то никого не было, верно? Одна ты. Только ты и могла меня спасти. И спасла.
— Закрыли тему, ладно? Подумаешь, велика важность. Между прочим, мы теперь на правильном берегу. Пошли назад, к шмоткам. Переоденемся. Я лично замерзла как собака.
Что верно, то верно. Меня всю трясло, Жука тоже.
Мы помогли друг другу подняться, добрели до берега и пошлепали обратно. Жук шел первым, как и всегда, но то и дело останавливался, оборачивался, улыбался, тряс головой и только потом двигал дальше. А у меня мозги кипели, как паровозный котел. Выходит, числа все же не врут. Сегодня не его день. Но не будь тут меня, он бы наверняка утонул. Когда я его вытащила на берег, в нем жизнь-то едва теплилась. И Жук все понял правильно: я его спасла. Он жив благодаря мне.
Голова пошла кругом: а что, если ему было предназначено умереть сегодня, но я сумела это изменить? Все последние две недели я терзалась виной за этого старого бомжа. Я же не хотела ему зла, но факт остается фактом: получается, это мы выгнали его на дорогу. Но, кто знает, может, числа — обоюдоострый меч? Может, я не только могу толкать на погибель, может, я могу и спасать? И если я спасла Жука сегодня, может, спасу и пятнадцатого?
  
16
 
Пакеты наши всё лежали на прежнем месте. Жук взял ветку и выудил тот, который упал в реку, мы достали сухие шмотки и, повернувшись друг к другу спинами, переоделись. Я слишком замерзла — зуб на зуб не попадал, — чтобы проверять, подглядывает он там или нет, и слишком торопилась одеться в сухое, чтобы подглядывать самой. Я в спешке не взяла у Вэл никакого нижнего белья — честно говоря, мне страшно было подумать, что она там носит под одеждой, — так что мокрые трусики и лифчик снимать не стала, переодела только джинсы и футболку. Нацепила сверху все, что нашлось сухого, поверх — куртку Вэл, мокрые тряпки мы запихали в один из пакетов и двинули дальше, замерзшие, ошалевшие, трясущиеся.
 
Отошли от реки, там снова потянулись холмы. Они простирались как волны, до самого горизонта. После приключения в реке на меня навалилась жуткая усталость. Ноги, казалось, налились свинцом, я их с трудом переставляла. Неудивительно, что и Жук тоже стал менее прыгучим.
Нашей целью оставалась рощица на вершине холма. Я уже начала думать, что она — что-то вроде миража в пустыне, который исчезает, когда подойдешь к нему ближе, но вот наконец Жук взобрался на очередной холм и крикнул: «Эй, дошли!» — и действительно дошли. Мы спустились вниз, в последний раз вскарабкались по склону и очутились в относительно безопасном древесном укрытии.
Я опустилась на землю у первого дерева и оглянулась на пройденный путь. Какая невероятная даль.
— Гляди-ка, сколько мы прошли! Тут любой устанет.
Я откинулась назад, на что именно, мне было плевать.
— Если нам все это видно, значит, и нас видно тоже. Пойдем дальше.
Я вообще не понимала, что творится с Жуком. Будто ему сделали прививку здравого смысла.
Я со стоном поднялась на ноги и потащилась за ним дальше в чащу. Жук собрал все пакеты и нашел удобное место между четырех стволов. Если встать, поля было видно по-прежнему, но, если сидеть, всё скрывали кусты и подлесок. Нам удалось спрятаться.
Земля была жесткой и бугристой. Жук снял с плеч одеяло и расстелил. Комья и бугорки все равно чувствовались, но стало помягче.
Жук сел, прислонившись к стволу дерева, а я легла на спину и стала смотреть вверх, на деревья. Странное дело. Я знала, что стволы прямые, а казалось, что они смыкаются у меня над головой, там, в небе. Листья казались черными на ярком фоне, сплетались в какой-то сложный узор, в нем невозможно было разобраться. Прямо гипноз какой-то. Стоит задуматься, и в голове все смещается, начинает казаться, что ты где-то высоко и смотришь вниз, на далекие листья. Ветер шуршал в ветках, звук был нездешний, удивительный — то ли потер, то ли вода, то ли шуршание шин; меня он успокаивал.
— Я вообще не понимаю, как нам это удалось, — сказала я через некоторое время.
— Что?
— Протопать такое расстояние.
Жук фыркнул:
— Да, если надо, человек обалдеть на что способен. Может, мы дойдем пешком до самого Вестона.
— А туда далеко?
— Без понятия. Наверное, прилично.
Я снова застонала, прикрыла глаза и сосредоточилась на шорохе, на одном шорохе…
Когда я проснулась, голова раскалывалась, а вкус во рту был отвратный — сушняк, губы все липкие. Я с трудом сообразила, где я, потом села, огляделась и все равно не могла врубиться, утро сейчас или вечер. На часах было пять минут пятого, похоже, ближе к вечеру, но запросто могло быть и следующее утро, фиг его знает. Жук похрапывал, повернувшись ко мне спиной, свернувшись, как младенец. Мне был виден его профиль. Во сне он казался совсем маленьким — тихим, совершенно невинным. На минутку я прикинула на себя ощущение, каково это быть мамой. Мне сделалось страшно — нет, это не для меня. Не потяну я такой ответственности, а кроме того, как же я смогу заглянуть в глаза ребенку — своему собственному ребенку — и увидеть там, когда закончится только что начавшаяся жизнь? Некоторые люди не созданы для таких вещей. Я из них. Ну и ладно.
Я потерла глаза, потом лоб, но боль не проходила. Протянула руку, пошарила по пакетам — искала какое-нибудь питье. Кока-кола, конечно, вещь, но я бы не отказалась от чего-нибудь горячего, от хорошей чашки чаю или горячего шоколада. От чего-нибудь успокаивающего. Жук, видимо, услышал, как я шуршу пакетами, потянулся и обернулся ко мне: