Числа. Трилогия (сборник)

— Джем! Нет, нет, не надо!
Голос его срывался от ужаса.
— Отойди, Жучила. Не приближайся ко мне. Я должна.
— Да почему? Я ничего не понимаю… прошу тебя, не надо. Господи, ну пожалуйста, ну не надо!
Он подходил все ближе.
— Не приближайся!
Голос сорвался на визг, его унес ветер. Жук остановился, вскинув руки:
— Да не так уж все будет плохо, Джем. Ну отсидим. Да переживем как-нибудь. А потом начнем все сначала. С чистого листа. Джем, я тебя прошу! У нас все получится!
— Не в том дело. Я не могу объяснить. Прости, прости. Я должна.
Я снова балансировала на краю.
— Я ничего не понимаю, Джем. Зачем ты меня бросаешь? Зачем ты это делаешь?
Он снова шагнул в мою сторону. Даже сквозь ветер и дождь я различала запах его пота — он заполнил меня до краев, вернул вспять, к нашей первой встрече под мостом, к той ночи в коровнике.
— Зачем ты меня бросаешь, Джем? Я ничего не понимаю.
Уж это-то я точно ему должна. Должна все объяснить.
— Мне нужно покончить с числами, Жук. Только я одна их вижу. Они у меня внутри. Мне от них не избавиться.
Я понизила голос и теперь говорила не столько с ним, сколько с самой собой:
— Я должна это сделать. Другого выхода нет.
Он ничего не понял. Полна голова слюнявой романтики.
— Но неужели все должно кончиться вот так, Джем? Мы же теперь можем быть вместе!
Слова эти были почти непреодолимым искушением. Он один во всем мире знал, что мне сказать, что именно я хочу услышать.
Я заплакала.
— Ты ведь тоже этого хочешь, да, Джем? Я знаю, что хочешь. Ты же не станешь говорить, что для тебя все это полная фигня и ничего не значит, правда? Только не говори мне этого…
И он тоже заплакал.
А я вообще не выношу, когда мужчины плачут. Что-то в этом есть неправильное, верно? Лица у них для этого не приспособлены, они как-то разом скукоживаются, очень больно на это смотреть.
Он был уже совсем близко, совсем рядом со мной. Протянет длинную руку — и схватит. А я этого не хотела: я должна была довести дело до конца. Совершить самый важный поступок во всей своей жизни.
Три… два… и все же, все же… дотронуться до него еще раз, почувствовать на себе его руки, один-единственный, самый последний раз — эта мысль удерживала меня на краю.
— Подожди, ну пожалуйста, ну одну минуточку…
— Я должна, Жук. Ты просто ничего не понимаешь.
Капли дождя мешались на лице со слезами, с соплями под носом.
— Да, не понимаю. Вообще не понимаю, чел. У нас такое было. Да и еще будет! У нас с тобой, Джем.
— Нет, так не бывает. Не бывает никаких счастливых концов. Это вранье, Жук. С такими, как мы, этого не бывает.
Он осел на пол, скрючился, вцепился руками в свои курчавые волосы. Рыдал и одновременно говорил не переставая. Я толком не слышала. Вот тут-то мне и нужно было прыгнуть, пока он не видел, тут-то и нужно было, но я не могла уйти, пока не расслышу, что он говорит. Не хотела ничего оставлять недоделанным.
— Что? Что ты говоришь, Жук?
Он поднял на меня глаза:
— Я не смогу без тебя жить, чел. У меня ничего не останется. — Он поднялся, протянул мне руку. — Давай лапу, Джем. Помоги мне влезть.
«Уловка, — подумала я. — Хочет меня провести».
Ничего не сказала, ничего не сделала.
— Ты что, даже не хочешь мне помочь? — спросил он. — Потому что я с тобой.
Быстрым, ловким движением он вскочил на стену рядом со мной. Поймал равновесие, сопротивляясь ветру.
— Ух, красота-то какая! — На физиономии у него снова появилась широкая улыбка, ничего он не мог с собой поделать. — Ты только посмотри, чел! Видно-то как далеко! Уу-ух!
Этот его «у-ух!» унес ветер.
— Ты чокнутый. Я давно поняла, что чокнутый, — сказала я.
Он схватил меня за руку.
— Спокойно, чел, спокойно. Раз уж ты решила, я с тобой. Давай вместе. Я тебя люблю, Джем. Мне больше никого и ничего не надо.
Вы хоть знаете, каково это — услышать такие слова? Услышать от человека, которого любишь без памяти, что он тебя любит тоже? Если не знаете, надеюсь, вам это еще предстоит.
— Мне с тобой просто обалденно, Джем. Эти последние несколько недель были лучшими в моей жизни. Пожалуйста, не надо без меня. Я тебя люблю.
 
Он к этому готов. И мы можем нырять вместе.
То есть число его все-таки окажется правильным, а мое — тем же самым.
И тут я вдруг подумала: «Пошли они, эти числа, куда подальше». Многим ли удается отыскать именно того человека, который им нужен? Пересидит он сегодняшний день дома, в безопасности — может, нам и удастся надуть эти чертовы числа. А вдруг Карен была права, и все это только у меня в голове, а на деле числа вообще ничего не значат? Если не обращать на них внимания, в один прекрасный день они возьмут и исчезнут. И у нашей с Жуком истории все-таки будет счастливый конец.
— Я тебя тоже люблю, Жук. С тобой мне ничего не страшно. Пошли внутрь, я жутко замерзла.
Он улыбнулся, выпустил мою руку, а свою сжал в кулак.
— Живем, — сказал он.
— Да, живем.
Я согнула колени, оперлась ладонями о верхние камни и медленно перелезла обратно. А потом взглянула наверх. Жук танцевал на парапете, легко, непринужденно, наслаждаясь движением — так же как танцевал на железнодорожных шпалах там, у канала, перед нашим первым разговором.
— Слезай, дурачина, шею, блин, сломаешь.
Он резко развернулся ко мне — на физиономии глупая улыбка от уха до уха, вот сейчас спрыгнет. Взгляды наши встретились и долго не размыкались; я видела в его глазах отражение моей нежности, моей любви. Все будет хорошо.
А потом нога его соскользнула с мокрого камня и он потерял равновесие.
Долю секунды он качался на краю, не сводя с меня взгляда, отчаянно взмахивая руками… а потом исчез, упал спиной вперед, с выражением бесконечного удивления на лице.
Как быстро, как нереально. Я даже не крикнула — крикнул кто-то внизу. А я просто смотрела, как он снова и снова переворачивается в полете, машет руками, отчаянно пытается хоть за что-нибудь уцепиться.
Он не упал на землю. Полет его завершился на крыше. Завершился сломанным позвоночником. Он лежал, безжизненно раскинув руки, глядя ввысь. Я в последний раз посмотрела ему в глаза. Они всё еще были широко открыты, в них еще читалось удивление, но они больше не смотрели на меня. В них уже никого не было.
И числа не было тоже.
  
39
 
Всю дорогу моросило, но, когда мы заехали на стоянку, дождь перестал. Мы пошли по причалу — ветер баламутил море со всех сторон. Облака неслись по небу, будто кто-то там перематывал пленку в ускоренном темпе.
Карен все спрашивала меня:
— Ты как там?
— Нормально.
Трудно даже представить, чтобы кому-то было менее «нормально», но вы понимаете, о чем я. Просто хотелось, чтобы она отстала.
На полдороге Вэл просунула руку мне под локоть. Ей-то не было нужды задавать мне всякие дурацкие вопросы; она прекрасно понимала, что я испытываю. Вот, она ведь дождалась, пока меня выпишут из больницы. Кремация прошла без меня — ну, понятно, не могли же они столько это откладывать, — но урну с его прахом она хранила, пока не было решено, что я достаточно окрепла и смогу это выдержать.
Вэл навещала меня в больнице. Когда она пришла в первый раз, я не смогла ей ничего сказать — я тогда вообще не говорила. Голова все не могла справиться со случившимся. И в глаза ей я тоже не могла смотреть. Она ведь просила меня его сберечь, доверила мне его жизнь. А я ее предала. Увезла его, зная, что больше он к ней никогда не вернется. Вот только на меня она почему-то не злилась — черт ее знает почему. Злилась на него:
— Ну и что же он натворил, дурачина? Ишь ты, решил повыпендриваться! Попадись он мне, я бы ему шею свернула… — Руки дрожат на коленях, мнут незажженную сигарету. — Слушай, Джем, тут нет курилки, куда мы могли бы пойти? А то я сдохну…
Она пришла снова, хотя в первый раз я даже не раскрыла рта, а тогдашнюю мою компанию никак нельзя было назвать приятной: молчаливые и крикливые, буйные и депрессивные. И на этот второй раз я все-таки сумела выговорить одно слово. Целыми днями складывала его в уме, пытаясь вспомнить, с чего начать, как надо двигать ртом, чтобы получился звук. Вэл что-то говорила, но я ничего не слышала, я изо всех сил сосредоточилась на том, что должна сделать. Она разом смолкла, когда увидела, что я наклонилась вперед, увидела, как я шевелю челюстью, пытаясь заставить несговорчивый рот работать.