Черные ножи 2 (СИ)

Иногда, на короткие промежутки времени, я приходил в себя, но видел вокруг лишь высокие земляные стены, а где-то сверху решетку, сделанную из тонких березовых стволов. В такие секунды я пытался осмыслить, что со мной произошло, но последнее, что помнил — взрыв танка, лицо белобрысого немца, а потом… темнота…
Потом я нащупывал флягу с водой — убивать меня пока не собирались, — жадно пил и вновь проваливался в бессознательное состояние, завернувшись в грязную овечью шкуру, валявшуюся тут же рядом со мной. Так было немного легче переносить боль.
Было ли мне холодно ночами — не могу сказать. Я не осознавал ничего, чувствовал лишь, что все мое существо кричит во весь голос от жалости к самому себе. Боль поглотила меня полностью.
Есть я не мог, хотя внизу всегда стояла корзинка с пищей — мерзкой и неприглядной на вид, но я бы поел, если бы хватило сил. Корзинку поднимали и спускали на веревке, тут же рядом стояло и отхожее ведро.
Но мой организм, кажется, перешел на самодостаточный режим. Я не ел, и не нуждался в отхожем ведре. Только пил воду и спал.
Сколько продолжалось такое мое состояние, я даже предположить не мог. Впрочем, в эти часы… дни… я и не мыслил вовсе, мой разум слабо воспринимал действительность. Я постоянно метался в бреду, стонал и, наверное, плакал бы, если бы было чем. Но слезные железы не функционировали, перестали работать, как у нормального человека. И я в очередной раз терял сознание от боли, чтобы через несколько часов снова очнуться, вновь поискать воды — не всегда флягу наполняли в срок, иногда даже этого у меня не было, — и вновь впасть в забытье.
Кажется, пару раз, когда я на минуты приходил в себя, я видел наверху чью-то фигуру. Человек разглядывал меня, как экспонат в музее, потом качал головой и уходил. А я вновь отрубался.
Если бы кто-то прежде мне сказал, что в человеческих силах перенести любую боль, я бы не поверил. Слишком много в свое время читал о пытках, как средневековых, так и не столь давно придуманных. Практически никто не смог бы сопротивляться, когда ему загоняли иглы под ногти, или вырывали зуб за зубом самыми обычными плоскогубцами. А ведь это мелочи, грубая игра. Опытный мастер пыточных дел сумел бы разговорить абсолютно любого человека, без исключений. Подобрать болевой ключик к каждому — лишь вопрос времени. Именно поэтому каждый уважающий себя разведчик всегда имел под рукой яд. Это был единственный способ уйти достойно, не раскрыв врагу все секреты.
Благо, меня пока никто, кроме собственного тела, не пытал. В очередное пробуждение я потрогал руками свою голову — она сплошь была покрыта коростой, волос я не нащупал. Видно, их слизнул огонь, когда танк загорелся, а пламя частично перекинулось на меня. Повезло, что я этого не помнил.
Постепенно мне становилось легче, боль капля за каплей уходила из тела. Полагаю, кто-то другой уже давно умер бы, не выдержав мучений. Я же был не то, чтобы крепче, я просто регенерировал быстрее. И это меня спасло.
Когда я очнулся в следующий раз, уже смог поесть невкусной клейкой массы из жестяной тарелки, но даже эти помои придали мне сил. И я, наконец, смог восстановить ход событий.
Бой, белобрысый с фаустпатроном, горящий «Уралец» и темнота… видно, в тот момент немец меня пленил, и теперь я нахожусь в полной его власти. Вот только где мы? Со дна ямы видно было немного — лишь голубое небо с пробегающими по нему облачками, да редкие птицы, пролетающие далеко вверху.
Неподалеку послышались голоса. Удивительно, но говорили не на немецком, а на суржике — смеси русского и украинского языков. Говорили так, что слов не разобрать, но потом подошли ближе и я расслышал:
— Подывись, не пидох вин ишо?
О, это, видно, про меня. Я не стал скрывать, что очнулся. Наоборот, встал на ноги и расправил плечи, хотя эти действия причинили мне изрядные мучения.
Сверху легла тень, на меня сквозь прутья решетки пялился мужчина с вислыми, как у плакучей ивы, усами.
— Дывись, жывой!
— А ну тикай до пана офицера, доложись!
 
Голова сверху исчезла, послышался удаляющийся топот ног. Я вспомнил, что когда ходил с разведчиками в рейд за «Королевским тигром», спасенная нами женщина рассказывала о группе перебежчиков, работающих на немцев. Они отличались особой жестокостью… а главного у них звали… Шпынько. Точно! Мартын Шпынько! Не они ли по воле немца притащили меня в это место и бросили в яму? Если так, то дело мое плохо. Бывшие свои куда хуже кадровых военных. Впрочем, какие это «свои»? Мразь и сволота. Грязь под ногтями.
Через четверть часа за мной пришли. Решетку отодвинули в сторону, вниз сбросили веревку, второй конец которой остался наверху.
— Обвяжись! — приказал кто-то резким, сиплым голосом. Я подумал немного и выполнил требуемое. Мне нужно было выбраться из ямы любым способом. Сам я этого сделать не мог, так пусть враги вытащат меня своими руками.
Веревка дернулась, впившись в тело, но мой вес выдержала. Я рывками пошел вверх, упираясь ногами в стену ямы, а руками стараясь хоть немного натянуть веревку, чтобы было не так больно.
Все закончилось быстро — полминуты, и я уже стою на краю ямы, с интересом озираясь по сторонам. Обычный просторный деревенский двор, вот только чуть в стороне я увидел еще одну деревянную решетку, закрывавшую вторую яму. Там тоже пленники?
Людей, явившихся за мной, было четверо. Одеты по-разному: двое в широких штанах, полосатых пиджаках и рубахах под ними, и еще двое в обычной немецкой форме. Из оружия один автомат, три винтовки, пара ручных гранат, заткнутых за пояса. Лица неприятные, так и хочется заехать кулаком, сбить носы на бок, сломать крепким ударом пару челюстей…
Смотрели они на меня… странно… но, думаю, на то были причины. Обгорелый, с ужасными коростами на голове, безволосый и безбровый, в вонючей прогорклой одежде, я скалился во все зубы, ничуть не испытывая страха перед этой мразотой. Дайте мне только возможность, я лично выгрызу глотки у каждого из вас!
Но, разумеется, никто не собирался подставлять свое горло под мои крепкие молодые зубы. Прикладом винтовки мне заехали в живот, заставив согнуться. А когда я восстановил дыхание и с трудом разогнулся, ствол автомата тут же уткнулся мне в грудь.
— Руки за спину! — на чистом русском языке приказал его обладатель, чуть кривовато ухмыльнувшись и показав желтые гниловатые зубы.
Я не видел смысла сопротивляться — изобьют еще сильнее, и все равно ничего не смогу сделать в ответ, слишком слаб еще. Поэтому я выполнил приказ, и тут же руки мне крепко-накрепко стянули веревкой.
— Двигай, вперед! — приказал автоматчик, бывший в этой четверку за главного. — К дому!
Я зашагал в указанном направлении.
— Москаль клятый! — плюнул мне в спину один из тех, кому формы не хватило. Этот голос я уже слышал прежде, именно он недавно заглядывал в яму. Да и усатую морду запомнил.
Резко развернувшись — никто не ждал от меня подобной прыти, — я со всей дури пнул его прямо между ног. Хороший вышел удар, знатный. Я бы назвал этот пинок «яйца всмятку»!
Усатый жалобно охнул и завалился набок, свернувшись в позу зародыша и держась обеими руками за причинное место. Нет, дружочек, теперь уже поздно, пользоваться этим органом ты больше никогда не сможешь.
Долго радоваться маленькой победе мне не дали, тут же свалили на землю, а после прикладами и сапогами начали забивать. И забили бы, вероятно, до смерти, если бы грозный окрик не прервал истязание:
— Halt!*
*(нем.) Стоять!
По моему лицу текла кровь, но я все же сумел поднять голову и увидел знакомого мне белобрысого капитана. Да, я не ошибся, именно он захватил меня в плен в том бою в деревне, когда я уже почти было вырвался на свободу.
Немец махнул рукой в сторону дома. Меня тут же подняли с земли, подхватили под руки и потащили. Спорить с капитаном никто и не думал.
Лишь вислоухий предатель остался валяться на земле, продолжая горестно стенать. Но про него все будто позабыли.