Сталин и Рузвельт. Великое партнерство
Рузвельт открыл дискуссию словами о том, что помимо интересов великих держав существуют желания и нужды малых государств, вопрос людских ресурсов и вопрос, чего хочет Россия. Он сказал, что Америке не нужны репарации в виде рабочей силы, «и он был уверен, что такой же позиции придерживается и Великобритания» [862].
Сталин ответил: «У нас есть план по репарациям в имущественной форме, но мы не готовы говорить о людских ресурсах» [863]. В этом месте Гопкинс, вероятно, забеспокоившись, набросал и передал президенту свою записку относительно потребности России в рабочей силе: «Почему бы не отправить туда всех этих штурмовиков из числа гестаповцев, нацистов и прочих нацистских преступников?» [864] Рузвельт проигнорировал эту записку.
Сталин поручил Майскому представить советский план.
Майский, обаятельный и энергичный, в совершенстве владел английским языком. Он занимал должность посла России в Великобритании и в Лондоне успел подружиться с Джорджем Бернардом Шоу и Гербертом Уэллсом еще до того, как его отозвали в Москву для разработки требований России по репарациям. Майский сообщил, что Советский Союз наметил репарации двух видов: передача (немецких) заводов, фабрик, техники, станков и находящегося за границей подвижного состава с завершением передачи через два года после окончания войны и ежегодные платежи в материальной форме в течение десяти лет; самые важные отрасли промышленности должны быть на десять лет национализированы под контролем союзников. Для обеспечения безопасности Европы в будущем, продолжал Майский, необходимо на 80 процентов урезать потенциал немецкой тяжелой промышленности: экономические нужды Германии могут быть удовлетворены 20 процентами тяжелой промышленности. Все немецкие предприятия, продукция которых может найти применение в военных целях, должны быть переданы под контроль представителей трех великих держав. Должны быть определены приоритеты между странами на основе пропорционального участия в войне и понесенных потерь. Что касается потерь Советского Союза, сказал он, то цифры поистине астрономические и даже репарации не смогут покрыть причиненного ущерба. В завершение он назвал точную сумму, на которую притязает Россия: не менее 10 миллиардов долларов США совокупных репараций в натуральной форме и в течение десяти лет.
Черчилль выступил с длинной речью, в которой изложил свои возражения: ему не понравилась сама идея репараций, особенно выраженная в долларовом исчислении. Он напомнил, как трудно было в предшествующей войне взыскать хоть что-нибудь с Германии. Допуская, что потери Советского Союза намного превышают потери какой-либо другой страны, он рассказал о том, насколько пострадала Британия и как правительство Британии списало массивы своих активов за границей. Черчилль подчеркнул, что никакая страна-победительница не несла столь тяжкое экономическое бремя в войне, как Великобритания, и он сильно сомневался, что даже крупные репарации от Германии смогут компенсировать ущерб, причиненный Британским островам. Затем он коснулся угрозы голода для Германии: «Если хотите, чтобы лошадь потащила телегу, то хотя бы покормите ее».
Сталин «заметил, что это верно, но следует и поостеречься, чтобы лошадь не лягнула вас».
Вмешался Рузвельт, чтобы успокоить обоих. В прошлой войне Соединенные Штаты потеряли огромные деньги: Германии была предоставлена ссуда на сумму свыше 10 миллиардов долларов. На этот раз США не повторит ошибок прошлого. Германия должна жить, но не иметь уровень жизни выше, чем в СССР. Он поддержал необходимость репараций от Германии по максимуму, но не настолько, чтобы населению угрожал голод. Он заявил о готовности поддержать требования Советского Союза в необходимом объеме репараций, как и привлечение немецкой рабочей силы для восстановления разрушенных регионов. Наряду с этим он выразил надежду, что Германия останется самодостаточной, но не будет страдать от голода.
Майский стал оспаривать некоторые цифры: «Что такое десять миллиардов долларов? Это 10 % бюджета США в текущем году. Это расходы Великобритании на шесть месяцев ведения войны. Это соразмерно лишь 1,25 % бюджета США в мирное время и 2,25 % ежегодного бюджета Британии. Сомнения премьер-министра ничем не обоснованы. Германия будет способна достойно существовать, к тому же нам не следует забывать, что ей теперь не придется расходовать средства на военные нужды».
Черчилль, оставив без внимания суммы репараций, согласился на учреждение комиссии по репарациям, но сказал, что это следует держать в тайне. Сталин согласился: это должно быть тайной.
Сталин заговорил о Франции: она не может рассчитывать на репарации, в войну у нее было лишь восемь дивизий, в то время как Югославия имела двенадцать, а правительство в Люблине располагало тринадцатью.
Трое глав государств согласились с тем, что основные инструкции для комиссии по репарациям определят и подробно обсудят на своем очередном совещании министры иностранных дел и что местом работы этой комиссии станет Москва. Сессия закончилась в 19:45, и три руководителя отправились в свои резиденции, где их ждал ужин.
На ужине в резиденции Франклина Делано Рузвельта присутствовали Маршалл, Кинг, Стеттиниус, Лихи, Макинтайр, Бирнс, Браун, Стив Эрли, Кэтлин и Аверелл Гарриманы и дочь президента Анна. Стеттиниус вспоминал: «Это был сугубо семейный ужин в конце трудного дня» [865].
Сталин работал по совершенно иному графику: он вставал после полудня и работал всю ночь до наступления рассвета. Его окружение было вынуждено приспособиться к такому режиму. Являясь главнокомандующим вооруженными силами страны, он бóльшую часть своего времени проводил с генералами, прежде всего с генералом Антоновым, для разработки военных операций, заслушивал последние сводки с фронта и просматривал последние выпуски военной кинохроники. По вечерам Сталин не упускал случая поговорить с членами своей делегации, чтобы сверить с ними свои впечатления о прошедших днем переговорах, устраивал для своего окружения минимум одну беседу под напитки с закусками, во время которой обращался к каждому по имени (а собиралось более пятидесяти человек), спрашивал и отвечал на вопросы и, как вспоминал Громыко, очень внимательно выслушивал ответы собеседников. Громыко вспомнил один из вопросов Сталина, вероятно, потому что, как ему тогда показалось, ответ произвел впечатление на Сталина. Сталин спросил тогда: «А кто в основном поддерживает Рузвельта в стране, какие социальные слои?» [866] Громыко собрался с мыслями и ответил: «Его внутренняя политика может до некоторой степени ущемлять интересы крупных монополий, и правые экстремисты время от времени выдвигают в его адрес абсурдные обвинения, что он симпатизирует социализму. Но это не более чем пропагандистская уловка тех, кто не хочет, чтобы США поддерживали хорошие отношения с СССР. В настоящее время у Рузвельта как у президента нет конкурентов. Он чувствует себя достаточно уверенно». Громыко увидел тогда, что его слова произвели впечатление на Сталина, поскольку он говорил со знанием дела, как посол в Америке; он подумал также, что эти сведения добавят Сталину уважения и доверия к американскому президенту.
В один из дней, когда Рузвельту нездоровилось и он остался в постели, Сталин, Молотов и Громыко посетили президента. «Мы посидели с ним, – вспоминал Громыко, – наверное, минут двадцать, в течение которых он и Сталин обменивались вежливыми репликами о здоровье, погоде и красотах Крыма» [867]. Когда они вышли, Сталин задумчиво произнес: «За что природа так наказала его? Разве он хуже других людей?»
Вторник, 6 февраля
Нарушив установленное в Тегеране правило не злоупотреблять общением с британским премьер-министром (сделав тогда ставку на упрочение взаимоотношений со Сталиным), Рузвельт пригласил Черчилля и сэра Александра Кадогана отобедать с ним в столовой его апартаментов в Ливадийском дворце. Присутствовали также Бирнс, Гопкинс и Гарриман. Президент вел дружескую беседу, совсем не касаясь политики. Позднее Кадоган писал об этом обеде: «Было очень мило и весело, но это была пустая трата времени» [868].