Рыцарь в сверкающих доспехах

– Николас, перестань шутить, и давай уйдем отсюда. Я не желаю никогда больше видеть твою могилу.
Все еще улыбаясь, он попытался сделать шаг, но тело ему не повиновалось. Николас, растерявшись, взглянул вниз. Прямо от его колен начиналась пустота. Там, где должны были стоять его ноги, был только пол.
Поняв все, он поспешно притянул Даглесс к себе и обнял с такой силой, словно хотел раздавить.
– Я люблю тебя, – прошептал он. – Всем сердцем и душой люблю тебя. И буду любить сквозь время и пространство.
– Николас! – испуганно воскликнула она. – Идем отсюда.
Он сжал ее лицо вмиг похолодевшими ладонями:
– Только тебя я любил, моя Даглесс. Никакую другую женщину. Только тебя.
И тут она ощутила. Ощутила, что его тело словно тает в ее руках.
– Николас! – вскрикнула она в страхе.
Он снова ее поцеловал, нежно, но со всем желанием, надеждой и любовью, которые испытывал к ней.
– Я иду с тобой! – прошептала она. – Возьми меня с собой. Господи! Позволь мне идти с ним.
Голос Николаса доносился словно издалека:
– Даглесс! Даглесс, любовь моя…
Неизвестно каким образом он освободился от ее объятий и теперь стоял перед своей могилой в средневековой одежде и латах. Сейчас его образ был нечетким, выцветшим, словно фильм, который показывают в слишком светлой комнате.
– Иди ко мне, – попросил он, протягивая к ней руку. – Иди ко мне.
Даглесс метнулась к нему, но не смогла добежать.
Яркий луч света проник в окно и отразился от его панциря.
И Николас исчез.
Какое-то жуткое, кошмарное мгновение Даглесс просто стояла и смотрела на надгробие. А потом… потом зажала ладонями уши и завопила, воплем, который просто не мог исходить из уст человека. От этого звука зашатались старые стены, задребезжали оконные стекла, и только могила оставалась безмолвной и холодной.
Даглесс рухнула на пол.
 
Глава 18
 
– Выпейте! – велел кто-то.
Даглесс поймала руку, поднесшую чашку к ее губам.
– Николас, – пробормотала она, слабо улыбаясь. Не дождавшись ответа, она открыла глаза и села. Оказалось, что она лежала на церковной скамье в нескольких футах от могилы.
Даглесс с трудом свесила ноги на пол и попыталась встать, но перед глазами все закружилось. Она бессильно опустилась на скамью.
– Вам лучше?
Даглесс слегка повернула голову и увидела доброе, встревоженное лицо викария. В руках он держал чашку с водой.
– Где Николас? – прошептала она.
– Я никого больше не видел. Вам позвать кого-то? Я услышал ваш… крик, – пояснил он, отчетливо сознавая, что это вряд ли можно назвать криком. Потому что от этого звука у него, словно в фильме ужасов, волосы встали дыбом. – Когда я пришел сюда, вы лежали на полу. Скажите же, вам позвать кого-то? – спросил он снова.
Даглесс неверными шагами, чувствуя, как подкашиваются ноги, побрела к могиле. Память медленно возвращалась к ней, и все же она до сих пор не могла поверить в то, что случилось.
– Вы не видели, как он уходил? – прохрипела она сорванным голосом. Но даже острая боль в горле не заглушала ту, что терзала ее сердце.
– Я никого не видел, кроме вас. Вы стояли у могилы и молились. В наши дни немного найдется людей, которые молились бы так… с такой страстью.
Даглесс оглянулась на могилу. Ей хотелось коснуться надгробия, но мрамор всегда так холоден… не то что Николас.
– Хотите сказать, что видели, как мы молимся, – поправила она.
– Только вас, – покачал головой викарий.
Даглесс медленно обернулась к нему:
– Мы с Николасом молились вместе. Вы входили и видели нас. А до этого каждый день наблюдали, как он приходит сюда, чтобы тоже помолиться.
Викарий ответил печальным взглядом.
– Я отвезу вас к доктору.
Но она отступила от его протянутой руки.
– Николас! Тот человек, что молился здесь последние четыре дня, утром и в полдень. Он еще был в панцире времен Елизаветы Первой. Помните? Едва не попал под автобус.
– Больше недели назад я видел, как вас едва не сбил автобус. Позже вы спросили у меня, какое сегодня число.
 
– Я? – ахнула Даглесс. – Но это был Николас. Только на этой неделе вы удивлялись его благочестию. А пока он молился, я ждала во дворе. Помните? Николас! Вы еще помахали нам, когда мы проехали мимо вас на велосипедах.
Викарий снова покачал головой и отошел от нее по-дальше.
– Я видел только вас. И никакого мужчины.
– Нет… – прошептала Даглесс, глядя на викария полными ужаса глазами. Он хотел что-то сказать, но она повернулась и выбежала из церкви. Пересекла двор, пробежала три улицы, свернула налево, потом направо и ворвалась в отель, где, игнорируя приветствие женщины за стойкой, взлетела наверх. – Николас! – позвала она, оглядывая пустой номер. Дверь ванной была закрыта, и Даглесс бросилась туда. Никого.
Она направилась было в комнату, но остановилась в дверях и снова заглянула в ванную. На стеклянной полке под зеркалом стояли ее туалетные принадлежности. Только ее. Его – исчезли.
Она коснулась пустой половины полки. Ни бритвы, ни крема для бритья. Ни афтершейва. Из душевой кабинки пропал его шампунь.
Даглесс вернулась в комнату и распахнула дверцы шкафа. Там висела только ее одежда. На полу стояли ее сумки и ручная кладь. В комоде отсутствовали его носки и носовые платки.
– Нет, – снова прошептала она, бессильно опускаясь на кровать. В исчезновении Николаса был определенный смысл, но при чем тут его вещи и даже все, что он ей дарил?
На мгновение приложив руку к сердцу, она рывком распахнула блузку. Брошь, чудесная золотая брошь с огромной жемчужиной, словно растворилась в пространстве.
После этого Даглесс будто с цепи сорвалась. Она буквально перевернула комнату в поисках хоть какого-то доказательства существования Николаса. Ни кольца с изумрудом, ни записки, оставленной под дверью… ничего.
Она открыла блокноты. Николас что-то писал в них неразборчивым почерком. Но теперь страницы были абсолютно пусты.
– Думай, Даглесс. Думай, – велела она себе. – Должно же быть хоть что-то.
В шкафу обнаружились книги, которые они покупали вместе. Николас написал свое имя на внутренней стороне обложки. Теперь там ничего не было.
Ни малейшего следа.
Она даже поискала на своей одежде темные волоски. Ни одного.
И только увидев, что красная шелковая ночная сорочка, разорванная Николасом, теперь абсолютно цела, Даглесс по-настоящему обозлилась.
– Нет, – прошипела она сквозь зубы – Вы не смеете забирать его у меня так окончательно! Не смеете!
И тут ее осенило. Люди! Даже если не осталось никакого физического свидетельства существования Николаса, есть множество людей, которые запомнили его. Мало ли что взбредет в голову рехнувшемуся старому викарию! Посмотрим, что скажут остальные!
Схватив сумочку, она покинула отель.
 
Глава 19
 
Даглесс медленно открыла дверь номера, стараясь оттянуть момент, когда окажется в пустой комнате. Физически она устала, но, к несчастью, мозги еще работали.
Она снова села на край кровати, но тут же медленно повернулась и легла. На дворе стояла ночь, она весь день ничего не ела, но при мысли о еде ее тошнило.
Широко открытыми сухими глазами, в которые словно песка насыпали, она уставилась в нижнюю часть балдахина кровати.
Ни один человек не запомнил Николаса.
У антиквара не оказалось средневековых монет, и он ни разу не видел Николаса. Правда, смутно припомнил Даглесс, которая забежала в его лавку поглазеть на товар. Он никогда не рассматривал одежду Николаса и видел серебряные с золотом доспехи исключительно в музее. Продавец в магазине одежды не помнил, как Николас грозил ему шпагой. Библиотекарь клялась, что Даглесс заходила за книгами, но всегда в одиночестве. Дантист заявил, что в жизни не лечил пациента с бороздками на зубах и неправильно сросшейся челюстью. Никаких снимков Николаса Стаффорда у него не оказалось. Ни в кафе, ни в пабах Николаса не видели, а Даглесс приходила туда одна. В прокате ей показали только одну квитанцию на велосипед. Даже милая хозяйка пансиона не запомнила Николаса. Она утверждала, что после смерти ее мужа на пианино никто не играл.