М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
самое любезное и сердечное добродушие и пользовался
равным уважением и дружбою обоих противников, все
мы, говорю, истощили в течение трех дней 10 наши
миролюбивые усилия без всякого успеха. Хотя фор
мальный вызов на дуэль и последовал от Мартынова,
но всякий согласится, что вышеприведенные слова
Лермонтова «потребуйте от меня удовлетворения»
заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов,
и затем оставалось решить, кто из двух был зачинщик
и кому перед кем следовало сделать первый шаг к при
мирению.
На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная
отсрочка не послужила ни к чему, и 15 июля часов
в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу;
470
но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю сам Лер
монтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми
выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести
двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут...
ужинать.
Когда мы выехали на гору Машук и выбрали место
по тропинке, ведущей в колонию (имени не помню) 11,
темная, громовая туча поднималась из-за соседней
горы Бештау.
Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний
барьер поставили на десяти и, разведя противников
на крайние дистанции, положили им сходиться каждому
на десять шагов по команде «марш». Зарядили писто
леты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермон
тову, и скомандовали: «Сходись!» Лермонтов остался
неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом
вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам
опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз,
я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного,
почти веселого выражения, которое играло на лице
поэта перед дулом пистолета, уже направленного на
него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру 12
и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило
на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не
успев даже захватить больное место, как это обыкновен
но делают люди раненые или ушибленные 13.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана,
в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце
и легкие.
Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы
решили позвать доктора. По предварительному нашему
приглашению присутствовать при дуэли, доктора,
к которым мы обращались, все наотрез отказались.
Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум госпо
дам медикам, но получил такой же ответ, что на место
поединка по случаю дурной погоды (шел проливной
дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда
привезут раненого.
Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал
на том же месте, где упал; около него Столыпин,
Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к комен
данту объявить о дуэли.
Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте,
разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели
вечную память новопреставленному рабу Михаилу.
471
Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы
распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким
оставили при убитом 14. Как теперь, помню странный
эпизод этого рокового вечера; наше сиденье в поле при
трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому
что извозчики, следуя примеру храбрости гг. докторов,
тоже отказались один за другим ехать для перевозки
тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращал
ся... 15 Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по
той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить
его в сторону, хотели его приподнять; от этого движе
ния, как обыкновенно случается, спертый воздух
выступил из груди, но с таким звуком, что нам пока
залось, что это живой и болезный вздох, и мы
несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив.
Наконец, часов в одиннадцать ночи, явились
товарищи с извозчиком, наряженным, если не оши
баюсь, от полиции. Покойника уложили на дроги, и мы
проводили его все вместе до общей нашей квартиры.
Вот и все, что я могу припомнить и рассказать об
этом происшествии, случившемся 15 июля 1841 года
и мною описываемом в июле 1871 года, ровно через
тридцать лет. Если в подробностях вкрались ошибки,
то я прошу единственного оставшегося в живых сви
детеля Н. С. Мартынова их исправить. Но за верность
общего очерка я ручаюсь.
Нужно ли затем возражать на некоторые журналь
ные статьи, придающие, для вящего прославления
Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злона
меренного, презренного убийства? Стоит ли опровергать
рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемир
ного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов,
подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйся,
а не то убью», и проч., проч.; наконец, что должно
признать вызовом, слова ли Лермонтова «потребуй
у меня удовлетворения» или последовавшее затем
и почти вынужденное этими словами самое требование
от Мартынова.
Положа руку на сердце, всякий беспристрастный
свидетель должен признаться, что Лермонтов сам,
можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего
противника в такое положение, что он не мог его не
вызвать 16.
Я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта,
не смею судить так утвердительно, как посторонние
472
рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для
славы Лермонтова, ни для назидания потомства обви
нять кого-либо в преждевременной его смерти. Этот
печальный исход был почти неизбежен при строптивом,
беспокойном его нраве и при том непомерном самолю
бии или преувеличенном чувстве чести (point d'honneur),
которое удерживало его от всякого шага к примирению.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ОПРАВДАНИЕ
ЛЕРМОНТОВА ОТ НАРЕКАНИЙ Г. МАРКЕВИЧА
В одном из последних номеров журнала «Русский
вестник» мы прочли в повести г. Маркевича «Две
маски» 1 следующую невероятную фразу: «и Лермонтов,
скажу мимоходом, был прежде всего представитель
тогдашнего поколения гвардейской молодежи».Это
столько же верно, как если б мы написали, что Пушкин
был представитель придворной молодежи, потому что
носил камер-юнкерский мундир, как Лермонтов лейб-
гусарский. Так как из знакомых и друзей поэта я оста
юсь едва ли не один из последних в живых и на меня
пал жребий быть свидетелем последних его дней
и смерти, то я считаю своим долгом восстановлять
истинное понятие о нем, когда оно нарушается такими
грубыми искажениями, как вышеприведенное заявление
г. Маркевича. Впрочем, может быть, что в тех видах,
в коих редактируется «Русский вестник», требуется
именно представить Лермонтова и Пушкина типами
великосветского общества, чтобы облагородить описа
ние этого общества и внушить молодому поколению,
не знавшему Лермонтова, такое понятие, что гвардей
ские офицеры и камер-юнкеры тридцатых годов были
все более или менее похожи на наших двух великих
поэтов по своему высокому образованию и образу
мыслей. Но это не только неверно, но совершенно
противоположно правде, и фразу г. Маркевича надо
переделать так, что Лермонтов был представитель
направления, противного тогдашнему поколению вели
косветской молодежи,что он отделился от него при
самом своем появлении на поприще своей будущей
славы известными стихами «А вы, надменные потомки»,
что с того дня он стал в некоторые, если не неприязнен
ные, то холодные отношения к товарищам Дантеса,
473
убийцы Пушкина, и что даже в том полку, где он служил,
его любили немногие.
В статье моей о смерти Лермонтова, напечатанной