М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
простительное равнодушие ко всему и ко всем.
— К окружающим — я думаю; к отсутствующим —
позвольте не верить вам.
— Браво, Monsieur Michel, вы, кажется, заочно меня
изучали; смотрите, легко ошибиться.
— Тем лучше; посмотрите, изучил ли я вас или нет,
но вы, точно, переменились; вы как будто находитесь
под влиянием чьей-то власти, как будто на вас тяготеет
какая-то обязанность, ответственность, не правда ли?
— Нет, п у с т я к и , — оставимте настоящее и будущее,
давайте вспоминать.
Тут мы стали болтать о Сашеньке, о Средникове,
о Троицкой Лавре — много смеялись, но я не могла
решиться замолвить первая о Л<опу>хине.
Раздалась мазурка; едва мы уселись, как Лермонтов
сказал мне, смотря прямо мне в глаза:
— Знаете ли, на днях сюда приедет Л<опу>хин.
Для избежания утвердительного ответа я спросила:
— Так вы скоро его ждете?
Я чувствовала, как краснела от этого имени, от сво
его непонятного притворства, а главное, от испытую
щих взоров Мишеля.
— Как хорошо, как звучно называться Madame de
L < o p o u k h i > n e , — продолжал М и ш е л ь , — не правда ли?
Согласились бы вы принять его имя?
— Я соглашусь в том, что есть много имен лучше
э т о г о , — отвечала я отрывисто, раздосадованная на
Л<опу>хина, которого я упрекала в измене; от меня
102
требовал молчания, а сам, без моего согласия, поверял
нашу тайну своим друзьям, а может быть, и хвастается
влиянием своим на меня. Не помню теперь слово в сло
во разговор мой с Лермонтовым, но помню только, что
я убедилась в том, что ему все было известно и что он
в беспрерывной переписке с Л<опу>хиным; он распро
странялся о доброте его сердца, о ничтожности его
ума, а более всего напирал, с колкостью, о его бо
гатстве.
Лиза и я, мы сказали Лермонтову, что у нас 6-го
будут танцевать, и он нам решительно объявил, что при
едет к нам.
— Возможно л и , — вскричали мы в один г о л о с , —
вы не знаете ни дядей, ни теток?
— Что за дело? Я приеду к вам.
— Да мы не можем принять вас, мы не принимаем
никого.
— Приеду пораньше, велю доложить вам, вы меня
и представите.
Мы были и испуганы и удивлены его удальством,
но зная его коротко, ожидали от него такого необду
манного поступка.
Мы начали ему представлять строгость теток и сколь
ко он нам навлечет неприятных хлопот.
— Во что бы то ни с т а л о , — повторил о н , — я не
пременно буду у вас послезавтра.
Возвратясь домой, мы много рассуждали с сестрой
о Лермонтове, о Л<опу>хине и очень беспокоились, как.
сойдет нам с рук безрассудное посещение Лермонтова.
Наконец наступил страшный день 6 декабря 34.
С утра у нас была толпа поздравителей; к обеду
собралось человек сорок, все родные, вся канцелярия
и некоторые из несносных наших обожателей; по
какому-то предчувствию, я отказала всем первую кад
риль и мазурку, не говоря да и не зная наверное, с кем
придется их танцевать; впрочем, лучшие кавалеры
должны были приехать позднее и я могла всегда вы
брать одного из них.
Не позже семи часов лакей пришел доложить сестре
и мне, что какой-то маленький офицер просит нас обеих
выйти к нему в лакейскую.
— Что за в з д о р , — вскричали мы в один г о л о с , —
как это может быть?
103
— Право, сударыни, какой-то маленький гусар
спрашивает, здесь ли живут Екатерина Александровна
и Елизавета Александровна Сушковы.
— Поди, спроси его имя.
Лакей возвратился и объявил, что Михаил Юрьевич
Лермонтов приехал к девицам Сушковым.
— А, теперь я п о н и м а ю , — сказала я, — он у меня
спрашивал адрес брата Дмитрия 35 и, вероятно, отыски
вает его.
Брат Дмитрий пригодился нам и мог доставить
истинное удовольствие, представив в наш дом умного
танцора, острого рассказчика и, сверх всего, моего
милого поэта. Мы с сестрой уверили его, что бывший
его товарищ по Университетскому пансиону к нему
приехал и дали ему мысль представить его Марье
Васильевне. Он так и сделал; все обошлось как нельзя
лучше.
Я от души смеялась с Лермонтовым...
Лермонтов сам удивился, как все складно устрои
лось, а я просто не приходила в себя от удивления
к своей находчивости.
— Видите л и , — сказал он м н е , — как легко достиг
нуть того, чего пламенно желаешь?
— Я бы не тратила свои пламенные желания для
одного танцевального вечера больше или меньше в зиму.
— Тут не о лишнем вечере идет дело; я сделал пер
вый шаг в ваше общество, и этого много для меня.
Помните, я еще в Москве вам говорил об этой мечте,
теперь только осуществившейся.
Он позвал меня на два сбереженные для него танца
и был очень весел и мил со всеми, даже ни над кем не
посмеялся. Во время мазурки он начал мне говорить
о скором своем отъезде в Москву 36.
— И скоро вы едете?
— К праздникам или тотчас после праздников.
— Я вам завидую, вы увидите Сашеньку!
— Я бы вам охотно уступил это счастие, особенно
вам, а не другому. Я еду не для удовольствия: меня
тоже зависть гонит отсюда; я не хочу, я не могу быть
свидетелем счастия другого, видеть, что богатство до
ставляет все своим и з б р а н н ы м , — богатому лишнее
иметь ум, душу, сердце, его и без этих прилагательных
полюбят, оценят; для него не заметят искренней любви
бедняка, а если и заметят, то прикинутся недогадли
выми; не правда ли, это часто случается?
104
— Я не знаю, я никогда не была в таком положении;
по моему мнению, одно богатство без личных достоинств
ничего не значит.
— Поэтому позвольте вас спросить, что же вы на
шли в Л<опу>хине?
— Я говорю вообще и не допускаю личностей.
— А я прямо говорю о нем.
— О, если т а к , — сказала я, стараясь выказать как
можно больше о д у ш е в л е н и я , — так мне кажется, что
Л<опу>хин имеет все, чтоб быть истинно любимым
и без его богатства; он так добр, так внимателен, так
чистосердечен, так бескорыстен, что в любви и в дружбе
можно положиться на него.
— А я уверен, что если бы отняли у него принад
лежащие ему пять тысяч душ, то вы бы первая и не
взглянули на него.
— Могу вас уверить, я не знала, богат или беден
он, когда познакомилась с ним в Москве, и долго спустя
узнала, как отец его поступил благородно с сестрой
своей и, по неотступной просьбе Л<опу>хина, уступил
ей половину и м е н и я , — а такие примеры редки. Теперь
я знаю, что он богат, но это не увеличило ни на волос
моего хорошего мнения о нем; для меня богатство для
человека все равно, что роскошный переплет для книги:
глупой не придаст занимательности, хорошей — не при
даст цены и своей мишурной позолотой.
— И вы всегда так думали?
— Всегда, и несколько раз доказывала это на деле.
— Так ваше мнение о Л<опу>хине?
— Самое лестное и непоколебимое.
— Да я знал и прежде, что вы в Москве очень
благоволили к нему, а он-то совсем растаял; я знаю все,
помните ли вы Нескучное, превратившееся без вас
в Скучное, букет из незабудок, страстные стихи в аль
боме? Да, я все тогда же знал и теперь знаю, с какими
надеждами он сюда едет.
— Вы в самом деле чернокнижник, но истощаете
свое дарование на пустяки.
— О, если бы я был точно чернокнижник! Но я про
сто друг Л<опу>хина и у него нет от меня ни одной
скрытой мысли, ни одного задушевного желания.
Мне еще досаднее стало на Л<опу>хина, зачем по