М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
торые увлекались, возвышая голос. Лермонтов иногда
отрывался от своего чтения, взглядывал на ораторст
вующего, но как взглядывал! Говоривший невольно
конфузился, умалял свой экстаз или совсем умолкал.
Ядовитость во взгляде Лермонтова была поразительна.
Сколько презрения, насмешки и вместе с тем сожале
ния изображалось тогда на его строгом лице.
Лермонтов любил посещать каждый вторник тог
дашнее великолепное Московское Благородное соб
рание, блестящие балы которого были очаровательны.
Он всегда был изысканно одет, а при встрече с нами
делал вид, будто нас не замечает. Не похоже было, что
мы с ним были в одном университете, на одном факуль
тете и на одном и том же курсе. Он постоянно окружен
был хорошенькими молодыми дамами высшего обще
ства и довольно фамильярно разговаривал и прохажи
вался по залам с почтенными и влиятельными лицами.
Танцующим мы его никогда не видали. <...>
Всем студентам была присвоена форменная одежда,
наподобие военной: однобортный мундир с фалдами
темно-зеленого сукна, с малиновым стоячим воротни
ком и двумя золотыми петлицами, трехугольная шляпа
и гражданская шпага без темляка; сюртук двубортный
также с металлическими желтыми пуговицами, и фу
ражка темно-зеленая с малиновым околышком. Посе
щать лекции обязательно было не иначе как в формен
ных сюртуках. Вне университета, также на балах
и в театре дозволялось надевать штатское платье. Сту-
140
денты вообще не любили форменной одежды и, отно
сясь индифферентно к этой форме, позволяли себе
ходить по улицам Москвы в форменном студенческом
сюртуке, с высоким штатским цилиндром на голове.
Администрация тогдашнего университета имела
некоторую свою особенность.
Попечитель округа, действительный тайный совет
ник князь Сергей Михайлович Голицын, богач, аристо
крат в полном смысле слова, был человек высоко
образованный, гуманный, доброго сердца, характера
мягкого. По высокому своему положению и громадным
материальным средствам он имел возможность делать
много добра как для всего ученого персонала вообще,
так и для студентов (казеннокоштных) в особенности.
Имя его всеми студентами произносилось с благогове
нием и каким-то особенным, исключительным уваже
нием. Занимая и другие важные должности в госу
дарстве, он не знал, как бы это следовало, да и не имел
времени усвоить себе своей прямой обязанности, как
попечителя округа, в отношении всего того, что проис
ходило в ученой иерархии; поэтому он почти всецело
передал власть свою двум помощникам своим, графу
Панину и Голохвастову. Эти люди были совершенно
противоположных князю качеств. Как один, так
и другой, необузданные деспоты, видели в каждом сту
денте как бы своего личного врага, считая нас всех
опасною толпою как для них самих, так и для целого
общества. Они все добивались что-то сломить, искоре
нить, дать всем внушительную острастку.
Голохвастов был язвительного, надменного харак
тера. Он злорадствовал всякому случайному, незначи
тельному студенческому промаху и, раздув его до
maximum'a, находил для себя особого рода наслажде
ние наложить на него свою кару.
Граф Панин никогда не говорил со студентами, как
с людьми более или менее образованными, что-нибудь
понимающими. Он смотрел на них, как на каких-то
мальчишек, которых надобно держать непременно
в ежовых рукавицах, повелительно кричал густым
басом, командовал, грозил, стращал. И обеим этим лич
ностям была дана полная власть над университетом.
Затем следовали: инспектора, субинспектора и целый
легион университетских солдат и сторожей в синих
сюртуках казенного сукна с малиновыми воротниками
(университетская полиция — городовые).
141
Городская полиция над студентами, как своекошт
ными, так и казеннокоштными, не имела никакой вла
сти, а также и прав карать их. Провинившийся студент
отсылался полициею к инспектору студентов или в уни
верситетское правление. Смотря по роду его проступка,
он судился или инспектором, или правлением универ
ситета.
Инспектора казеннокоштных и своекоштных сту
дентов, а равно и помощники их (субинспектора) имели
в императорских театрах во время представления
казенные бесплатные места в креслах, для наблюдения
за нравственностью и поведением студентов во время
сценических представлений и для ограждения прав их
от произвольных действий полиции и других враждо
вавших против них ведомств. Студенческий карцер
заменял тогда нынешнюю полицейскую кутузку, и эта
кара для студентов была гораздо целесообразнее
и достойнее.
Как-то однажды нам дали знать, что граф Панин
неистовствует в правлении университета. Из любопыт
ства мы бросились туда. Даже Лермонтов молча потя
нулся за нами. Мы застали следующую сцену: два
казеннокоштные студента сидят один против другого
на табуретках и два университетских солдата совер
шают над ними обряд бритья и стрижки. Граф, атлети
ческого роста, приняв повелительную позу, грозно
кричал:
— Вот так! Стриги еще короче! Под гребешок!
Слышишь! А ты! — обращался он к д р у г о м у . — Чище
брей! Не жалей мыла, мыль его хорошенько!
Потом, обратившись к сидящим жертвам, гневно
сказал:
— Если вы у меня в другой раз осмелитесь только
подумать отпускать себе бороды, усы и длинные волосы
на голове, то я вас прикажу стричь и брить на барабане,
в карцер сажать и затем в солдаты отдавать. Вы ведь
не дьячки! Передайте это там всем. Ну! Ступайте
теперь!
Увидав в эту минуту нашу толпу, он закричал:
— Вам что тут нужно? Вам тут нечего торчать!
Зачем вы пожаловали сюда? Идите в свое место!
Мы опрометью, толкая друг друга, выбежали из
правления, проклиная Панина.
Иногда эти ненавистные нам личности, Панин
и Голохвастов, являлись в аудиторию для осмотра, все
142
ли в порядке. Об этом давалось знать всегда заранее.
Тогда начиналась беготня по коридорам. Субинспек
тора, университетские солдаты суетились, а в аудито
риях водворялась тишина.
Однообразно тянулась жизнь наша в стенах уни
верситета. К девяти часам утра мы собирались в нашу
аудиторию слушать монотонные, бессодержательные
лекции бесцветных профессоров наших: Победонос
цева, Гастева, Оболенского, Геринга, Кубарева, Малова,
Василевского, протоиерея Терновского. В два часа
пополудни мы расходились по домам. <...>
В старое доброе время любили повеселиться. Про
цветали всевозможные удовольствия: балы, собранья,
маскарады, театры, цирки, званые обеды и радушный
прием во всякое время в каждом доме. Многие из нас
усердно посещали все эти одуряющие собрания и раз
личные кружки общества, забывая и лекции, и премуд
рых профессоров наших. Наступило лето, а с ним вме
сте и роковые публичные экзамены, на которых следо
вало дать отчет в познаниях своих.
Рассеянная светская жизнь в продолжение года не
осталась бесследною. Многие из нас не были подготов
лены для сдачи экзаменов. Нравственное и догматиче
ское богословие, а также греческий и латинский языки
подкосили нас. Панин и Голохвастов, присутствуя на
экзаменах, злорадствовали нашей неудаче. Послед
ствием этого было то, что нас оставили на первом курсе
на другой год; в этом числе был и студент Лермонтов 3.
Самолюбие Лермонтова было уязвлено. С негодова
нием покинул он Московский университет навсегда,
отзываясь о профессорах, как о людях отсталых, глу