М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Павловича в Зимнем дворце, когда он стоял там
во внутреннем карауле, и сделался отцом дочери, ко
торая впоследствии вышла замуж за графа Морни.
Трубецкой был красавец, и потому вовсе не мудрено,
что в отставке уже и в летах увез г-жу Жадимиров-
скую от живого мужа и был пойман и возвращен
уже с персидской или турецкой границы, куда на
правлялся. Старший брат его Александр был женат
на дочери известной танцовщицы Талиони и всю
жизнь свою провел в Италии на своей вилле; млад
ший брат их Андрей женился на моей племяннице
Софии Николаевне Смирновой и живет поныне за
границей. <...>
Лермонтов в то время не имел еще репутации увен
чанного лаврами поэта, которую приобрел впослед
ствии и которая сложилась за ним благодаря достоин
ству его стиха и тем обстоятельствам, которыми жизнь
его была окружена, и мы, не предвидя в нем будущей
славы России, смотрели на него совершенно равно
душно.
Придя однажды к обеденному времени к Безобразо-
вым, я застал у них офицера нашего полка, мне незна-
267
комого, которого Владимир Безобразов назвал мне
Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Вскоре мы сели
за скромную трапезу нашу, и Лермонтов очень игриво
шутил и понравился нам своим обхождением. После
обеда по обыкновению сели играть в банк, но вместо тех
50-ти или 100 руб., которые обыкновенно закладывались
кем-либо из нас, Лермонтов предложил заложить 1000
и выложил их на стол. Я не играл и куда-то выходил.
Возвратившись же, застал обоих братьев Безобразовых
в большом проигрыше и сильно негодующих на свое
несчастье. Пропустив несколько талий, я удачно подска
зал Владимиру Безобразову несколько карт и он
с моего прихода стал отыгрываться, как вдруг Лермон
тов предложил мне самому попытать счастья; мне пока
залось, что предложение это было сделано с такою
ирониею и досадой, что я в тот же момент решил по
жертвовать несколькими десятками и даже сотнями
рублей для удовлетворения своего самолюбия перед
зазнавшимся пришельцем, бывшим лейб-гусаром...
Судьбе угодно было на этот раз поддержать меня,
и помню, что на одном короле бубен, не отгибаясь
и поставя кушем полуимпериал, я дал способ Безобра-
зовым отыграться, а на свою долю выиграл 800 с чем-то
рублей; единственный случай, что я остался в выигрыше
во всю мою жизнь, хотя несколько раз в молодости
играл противу тысячных банков.
Впоследствии мы жили с Лермонтовым в двух смеж
ных больших комнатах, разделенных общею переднею,
и с ним коротко сошлись. В свободное от службы время,
а его было много, Лермонтов очень хорошо писал мас
ляными красками по воспоминанию разные кавказские
виды, и у меня хранится до сих пор вид его работы
на долину Кубани, с цепью снеговых гор на горизонте,
при заходящем солнце и двумя конными фигурами чер
кесов, а также голова горца, которую он сделал в один
присест *6.
Кажется мне, что в это время с подстрочного пере
вода, сделанного Краснокутским, стансов Мицкевича
Лермонтов тогда же облек их в стихотворную форму,
а равно дописывал свои «Мцыри» и «Хаджи Абрека» 7.
Я часто заставал его за работой и живо помню его гры-
* В 1880 году обе картины подарены мною в школу гвардей
ских юнкеров (Николаевское Кавалерийское училище) в Лермон
товский музей. ( Примеч. А. И. Арнольди.)
268
зущим перо с досады, что мысли и стих не гладко
ложатся на бумагу.
Как и все мы, грешные, Лермонтов вел жизнь свою,
участвуя во всех наших кутежах и шалостях, и я помню,
как он в дыму табачном, при хлопании пробок, на про
водах М. И. Цейдлера, отъезжавшего на Кавказ в экс
педицию, написал известное:
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где неверные гяуры
Вновь затеяли войну;
Едет он, томим печалью,
На кровавый пир войны,
Но иной, не бранной, сталью
Мысли юноши полны 8, —
где в словах «не бранной сталью» шутит над бедным
Цейдлером, влюбленным по уши в С. Н. Стааль фон
Гольштейн, жену нашего полковника.
Лермонтов пробыл у нас недолго, кажется, несколько
месяцев, и по просьбе бабки своей Арсеньевой вскоре
переведен был в свой прежний лейб-гусарский полк.
Мы с ним встречались впоследствии, и мне довелось
даже видеться с ним в 1841 году в Пятигорске. <...>
2. ЛЕРМОНТОВ В ПЯТИГОРСКЕ В 1841 г.
Ревматизм, мною схваченный в 1840 году, разы
грался не на шутку, и я должен был подумать о полном
излечении, а так как сестре и мачехе понадобилось
лечение минеральными водами, то и было решено всем
нам целой семьей ехать туда. В начале мая мы пусти
лись в путь. <...>
Мы часто останавливались ночевать у станичников
и продовольствовались как провизией, взятой с собой,
так и моей охотой. <...> Подъезжая к Ставрополю, мы
ехали часто с конвоем донских казаков, человек из трех-
четырех состоящих, и я до сих пор не знаю, к чему
это было нужно. В Ставрополе останавливались в из
рядной гостинице Найтаки, отдохнули, освежились
и через Георгиевск прибыли в Пятигорск в конце
мая. <...>
Встреченные еще в слободке досужими десятскими,
мы скоро нашли себе удобную квартиру в доме комен
данта Умана, у подошвы Машука, и посвятили целый
вечер хлопотам по размещению 9. Я сбегал на бульвар,
269
на котором играла музыка какого-то пехотного полка,
и встретил там много знакомых гвардейцев, приехавших
для лечения из России и из экспедиции, как-то: Тру
бецкого, Тирана, ротмистра гусарского полка, Фитин-
гофа, полковника по кавалерии, Глебова, поручика
конной гвардии, Александра Васильчикова, Заливкина,
Монго-Столыпина, Дмитревского, тифлисского поэта,
Льва Пушкина и, наконец, Лермонтова, который при
возникающей уже своей славе рисовался — и сначала
сделал вид, будто меня не узнает, но потом сам первый
бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и об
лобызал.
На дворе дома, нами занимаемого, во флигеле, посе
лился Тиран, по фасу к Машуку подле нас жил Лермон
тов с Столыпиным, а за ними Глебов с Мартыновым.
С галереи нашей открывался великолепный вид: весь
Пятигорск лежал как бы у ног наших, и взором можно
было окинуть огромное пространство, по которому
десятками рукавов бежал Подкумок. По улице, которая
спускалась от нашего дома перпендикулярно к буль
вару, напротив нас, поместилось семейство Орловой,
жены казачьего генерала, с ее сестрами Идой и Полик-
сеной и m-me Рихтер (все товарки сестры моей по Ека
терининскому институту), а ниже нас виднелась крыша
дома Верзилиных, глава которого, также казачий гене
рал, состоял на службе в Варшаве, а семейство его, как
старожилы Пятигорска, имело свою оседлость в этом
захолустье, которое оживлялось только летом при
наплыве страждущего человечества.
Семья Верзилиных состояла из матери, пожилой
женщины, и трех дочерей: Эмилии Александровны, из
вестной романическою историею своею с Владимиром
Б а р я т и н с к и м , — «le mougik» *, как ее называли, бело-
розовой куклы Надежды, и третьей, совершенно неза
метной. Все они были от разных браков, так как m-me
Верзилина была два раза замужем, а сам Верзилин был
два раза женат. Я не был знаком с этим домом, но го
ворю про него так подробно потому, что в нем разыгра
лась та драма, которая лишила Россию Лермонтова.
