История всемирной литературы Т.5
Басни Трембецкого примечательны не только реально-бытовой фабулой, но нередко и социально намеченным конфликтом, сочной разговорностью языка, речевым портретом. Подобное отношение к художественному изображению отличает и комедию Трембецкого (по мотивам Вольтера) «Блудный сын» (1780), обличающую пережитки прошлого в шляхетской среде. В лирике поэта видны веяния рококо. Легкие полутона, переливы настроений, будто на лету схваченные движения и жесты, светское остроумие и тонкий юмор, обостренное чувство ритма — все это, наряду с версификаторским мастерством, подымает его стихи до вершин лирической поэзии польского Просвещения.
Вслед за Трембецким в середине 70-х годов дебютировал в литературе и Игнацы Красицкий (1735—1801), впоследствии завоевавший славу «князя поэтов». Человек широкой эрудиции, автор просветительской энциклопедии («Собрание необходимых сведений», 1781) и своего рода истории всемирной литературы («О стихотворстве и стихотворцах», изд. 1803), Красицкий-поэт утверждает в национальной литературе классицизм во всей его завершенности и полноте. Его поэмы, сатиры, оды, гимны, поэтические послания, песни, фрашки, басни замечательны строго продуманной композицией, отточенной формой, лаконизмом и логической прозрачностью стиля. Один из творцов нового литературного языка, основанного на разговорной речи высокообразованной аристократической и интеллигентской среды, Красицкий выступает и как мастер стиха. Он совершенствует ритмико-рифмический, силлабический строй, обогащает поэзию элементами фольклорного силлаботонизма, шлифует октаву, введенную в польскую версификацию поэтами барокко (XVII в.). Его формально-стилистическая виртуозность особенно наглядно предстает в лапидарных баснях-эпиграммах. Поэт не морализирует в них: смысл диктуется логикой развития сюжета, характером кульминации и развязки, обусловленных просветительски-скептическим видением реальности (верх берет богатый и сильный, законы создаются в угоду беззаконию, ханжество преобладает над верой, а расчет — над чувством).
Рационалистическими воззрениями, стремлением преобразовать общество и человеческую натуру, просветительским гуманизмом и пафосом обличения сарматизма проникнуто все творчество Красицкого. Особую славу приобрел он как сатирик и юморист. В смелых, доныне не утративших популярности ироикомических поэмах Красицкий остроумно живописует национальное прошлое и настоящее, развенчивает сословно-идеологические мифы и все отжившее, но цепко укоренившееся в человеческой натуре. Искрящаяся остроумием «Мышеида» (1775), пародируя в описаниях битв мышей и кошек, в картинках жизни двора легендарного короля Попеля средневековые хроники и рыцарский эпос, высмеивала древнепольскую историографию и культ «рыцарской доблести», а также государственное устройство и обычаи шляхетской Речи Посполитой. Вольтерьянские «Монахомахия» (1778) и «Антимонахомахия» (1780), воспроизводя монашеское обжорство, беспутство и «ученые диспуты», которые заканчиваются потасовкой, а затем всеобщим примирением за обильным возлиянием, обрисовывали «божьи обители» как прибежище отмирающего прошлого. В двух циклах сатир (1779, 1784) поэтрельефно выписал сценки тогдашней жизни, построив повествование на основе диалогов или монолога персонажей.
Этот художественный прием, как и проблематика сатирических произведений Красицкого, восходит к его публицистике в «Мониторе». Подобную родословную имели и «Приключения Миколая Досвядчиньского» (1775) — первый польский просветительский роман. В форм модного в то время дневника шляхтича писатель воспроизвел действительность периода просветительского перелома, отобразив драматический процесс формирования личности героя. В сарматской атмосфере быта и нравов шляхетской усадьбы подрастает польский брат русского Митрофанушки. Книги открывают перед ним иной мир. Но каждый раз, наивно следуя по стопам героев то прециозных, то рыцарских романов, Миколай, сталкиваясь с действительностью, оказывается обманутым и осмеянным. Картины провинции сменяются сценками столичной жизни, рельефными сатирическими зарисовками полусвета, суда, модного заграничного путешествия. После кораблекрушения герой попадает на остров Нипу, где жизнь и нравы туземцев предстают как реальное воплощение идей Руссо. Скрытая в подтексте литературная полемика с идеалами барочных, прециозных, рыцарских и авантюрных романов переходит в полемику с «добродетельным философом» и его польскими последователями. Дальнейшие жизненные перипетии убеждают героя в нереальности гуманной нипуанской утопии в условиях современной цивилизации. В атмосфере раболепия, продажности, темноты терпят крах попытки честной службы на благо общества. Герой удаляется в свое имение, ему уже не могут помешать жить в соответствии с его воззрениями. Этот скептицизм, легкие нотки пессимизма не характерны для литературы, возвещавшей эпоху реформ и верившей, что реализация их принесет разрешение всех социальных проблем и конфликтов. Лишь у немногих из европейских просветителей не было подобных иллюзий (или они утратили их): например, у Свифта в Англии, Вольтера во Франции.
В Польше наиболее проницательным был Красицкий.
Его следующий, дидактический роман, «Пан Подстолий» (I т. — 1778, II т. — 1784, III т. — 1798), — своего рода продолжение «Приключений Миколая Досвядчиньского». В нем обрисованы жизнь просвещенного шляхтича и разумная система хозяйствования; его воззрения, основанные на рациональном отношении как к традициям, так и к новым веяниям. В образе пана Подстолия автор показал, как живут, рассуждают и действуют лучшие представители средней шляхты — основной опоры просветительских реформистов. Но Подстолий не поставленный на котурны просветительский идеал, не абстрактное воплощение разума и добродетели. Это образ провинциала (кстати, имевший реального прототипа), человека среднего достатка, с обыденной внешностью, уже немолодого и много повидавшего. Новое в нем переплетается с традиционными шляхетскими предрассудками, привычками, предубеждениями. Но новое преобладает. Подстолий против религиозного фанатизма и суеверий, против слепого следования старому в политике, морали, быту; он против войн, сословных привилегий и неравенства. Для положительных героев романа характерно восходящее к национальному возрождению стремление к гармонии личности и общества. В романе выступают требования пересмотреть существующие отношения в области как социальной, так и моральной, с этим связан и культ образованности, науки, национального языка, национальной литературы, национального искусства, равно противопоставляемый культу национальной исключительности сарматизма и «новомодной» космополитической тенденции Просвещения. В этом противопоставлении — одна из особенностей зрелого Просвещения в Польше. Крупнейший писатель польского Просвещения, подобно значительной части королевской партии, стремился к органичному по возможности сочетанию современных — просветительских — идей с теми национальными традициями, которые, по его мнению, не устаревали или даже оставались необходимы. Борьба за сохранение государственности, а одновременно, по мере разделов (1772, 1793, 1795), желание отстоять самосознание и культуру, обрести общенациональное единство — все это было необходимо именно полякам в отличие от стран, где не стояла проблема национального самосохранения, а потому и просветительский космополитизм воспринимался реформаторами однозначно как превалирующее и исторически прогрессивное явление, объединяющее разные народы в общем устремлении к воплощению гуманных идей.
Просветительский круг идеалов, обрисованных в «Пане Подстолии», весьма прагматичен, ибо рассчитан на практическое претворение в реальных польских условиях. В романе запечатлена ближайшая, осуществимая в жизни цель, а не абстрактная цель отдаленного будущего. Поэтому нерационально трактовать это произведение, как «Приключения Телемака» Фенелона или «Эмиля» Руссо. Это не отражение максималистских идеалов и воззрений автора, а воплощение его деловой концепции, практического предложения, рассчитанного на сиюминутную реализацию. По широте охвата действительности и богатству персонажей, событий, сцен из реальной жизни «Пан Подстолий» — своеобразная энциклопедия польской действительности второй половины XVIII столетия.