Владимир Набоков: русские годы
Ничего нет более характерного для Набокова, чем неожиданное изменение точки зрения во фразе об отце, когда она отрывается от реального воспоминания и на мгновение зависает в мире искусства или вечности среди нарисованных небесных персонажей, прежде чем вернуться в этот мир, где писатель скорбит по человеку, научившему его «ответственности в истинном смысле этого слова <…> нормам нравственности <…> принципам порядочности и личной чести, которые передаются от отца к сыну, от поколения к поколению» 13. Ему нужно постичь больше того, что содержит в себе наш мир, но он никогда не отрицает, что, быть может, никакого другого мира никому из нас узнать не дано.
И все же, все же… Набоков смещает плоскости литературы — и плоскости жизни. Читая его, мы перестаем быть простыми зрителями драмы характеров, мы сами становимся главными действующими лицами на еще большей арене: читатель вступает в противоборство с автором, сознание — с миром. В лучших произведениях Набоков показывает нам, что созданные им миры не состоят из готовых блоков, что они рождаются у нас на глазах, и чем больше мы соучаствуем в их создании — наблюдая за деталями, отыскивая связь элементов, пытаясь решить все проблемы, которые они — открыто или неявно — ставят, тем «реальнее» они становятся и в то же время тем больше нам кажется, что эта их реальность — лишь шаг к чему-то еще более реальному. По мере того как открытий становится все больше и больше, пульс нашего восприятия учащается, а чувство удивления растет, пока наконец мы не ступаем на порог новой истины.
Именно так все и устроено — говорит нам Набоков. Если только мы перестанем принимать мир как нечто само собой разумеющееся, мы можем обнаружить, что в сердцевине жизни притаилось само искусство и оно, приглашая нас еще дальше, в глубь мира, позволяет нам проникнуть в тайну его творения и, быть может, даже обещает изменить наши отношения со всем, что мы знаем.
Часть 1
РОССИЯ: «ЛОДИ»
Гармония моего совершеннейшего, счастливейшего детства.
ГЛАВА 1
Гены либерализма: связь времен
…тот дух просвещенного либерализма, без коего цивилизация не более чем развлечение идиота.
I
Набоков нежно любил семью, но был безразличен к социальному положению. Он гораздо больше гордился тем, что его отец принадлежал к «великой бесклассовой русской интеллигенции» 2, чем своим старым дворянским родом, который за последние полтора века дал России многих «участников славных войн» и известных общественных деятелей. Ему нравилось ломать своим поведением всевозможные стереотипы, и поэтому, рассказывая о своей родословной, он в равной степени не проявлял ни почтения к своему общественному статусу, ни показной скромности.
Поскольку его отец ненавидел снобизм и морщился всякий раз, когда разговор заходил о пращурах, «родовое сознание» Набокова, покидавшего в 1917 году Петроград, было весьма неразвитым 3. Когда год спустя в ялтинской полуэмиграции его двоюродный брат и лучший друг барон Юрий Рауш фон Траубенберг наивно похвастал, что его род берет начало в XII веке, Набоков лишь отшутился в ответ: «Ну а Набоковы? Бывшие лакеи при дворе?» 4
Когда Набоков оказался навсегда отрезанным от своего российского прошлого, и особенно в тот период, когда он ощутил потребность написать автобиографию, он пожалел о том, что в свое время «не проявлял какого-либо любопытства к своей родословной» 5. В конце 1920-х — начале 1930-х годов в Берлине двоюродный дядя Набокова уверял его в том, что дворянский род Набоковых берет начало в XIV веке от некоего князя — деталь, которую двадцать лет спустя писатель использует в «Убедительном доказательстве»: в шутливых генеалогических изысканиях он назовет среди своих колоритных предков «первого пещерного человека, нарисовавшего мамонта, обрусевшего татарского князька по имени Набок…» 6.
После того как в конце 1950-х годов «Лолита» принесла Набокову всемирную известность, один русский парижанин, специалист по российской генеалогии, начинает восстанавливать генеалогическое древо семьи Набоковых. Помогает ему в этом Сергей Сергеевич Набоков, двоюродный брат писателя, страстно увлекавшийся генеалогией 7. Прослышав о некоторых находках брата, Набоков просит его поделиться ими и вскоре узнает от него последние новости из прошлого. Набоков не настолько интересовался генеалогией, чтобы взяться за ее изучение, но это не мешало ему радоваться открытиям, сделанным другими.
На свою родословную Набоков смотрел не через лорнет сноба, но глазами любознательного художника и естествоиспытателя, живо интересующегося забавным фактом, скрытым узором, борьбой, которую ведут между собой продолжение и перерождение рода. Он написал об одном из своих предков — композиторе XVIII века Грауне: «Однажды, выступая в какой-то опере, написанной брауншвейгским капельмейстером Шурманом, он на премьере заменил не нравившиеся ему места ариями собственного сочинения. Только тут чувствую какую-то вспышку родства между мной и этим благополучным музыкальным деятелем» 8. Это ироническое заверение писателя, кажется, единственное, что связывало этих людей, поскольку Набоков был безразличен к музыке. Он, однако, отметил для себя, что один музыкальный ген Грауна проскользнул через него к его сыну, басу Дмитрию Набокову, а другой — к его кузену, кстати очень похожему на Грауна, Николаю Дмитриевичу Набокову 9. Все, что он узнавал, прослеживая подобные повороты и хитросплетения своей родословной, когда в середине 1960-х перерабатывал «Убедительное доказательство» в книгу «Память, говори», он использовал также и в работе над «Адой», когда перекраивал и усиливал линии и сочленения обычных семейных связей: внешность, манеры, тип личности и даже нравственный облик того или иного персонажа, — рассказывая о сложных переплетениях ветвей их генеалогического древа.
Согласно семейному преданию, Набоковы ведут свой род от обрусевшего татарского князя Набок-Мурзы. Быть может, это правда, а быть может — выдумка вроде тех, которые превращают, скажем, какого-нибудь фламандского суконщика в ост-индского раджу, красу и гордость генеалогического древа. Во многих аристократических семьях из поколения в поколение передаются воспоминания, достоверность которых проверить тем труднее, чем они старше.
Поскольку среди новых землевладельцев в XV веке было много обрусевших татар, то легенде о Набок-Мурзе придает большее правдоподобие тот факт, что впервые упоминание фамилии Набоковых встречается в документе этого времени, датированном 1494 годом: сыновей Луки Набокова — Филата, Авдокима и Власа — обвиняют в том, что они незаконно присвоили себе соседские земли 10. Остается загадкой, правда, были ли эти братья потомками Набок-Мурзы и имеют ли они какое-нибудь отношение к предкам писателя. Непрерывная родословная Набоковых начинает просматриваться в легкой дымке лишь с середины XVII века. К началу XVIII века Набоковы явно принадлежали к среднепоместному дворянству. Как известно, дворянство в России традиционно получало земли за свою военную службу. Хотя в XVIII веке карьеру можно было сделать и на государственной службе, ее по-прежнему начинали, как правило, на службе военной, которая часто открывала путь наверх. Набоковы не были в этом смысле исключением. Александр Набоков (1749–1807), полный генерал, добившийся видного положения в обществе, был первым из известных Набоковых, от которого идет прямая линия к Владимиру Набокову. Очевидно, семейство снискало расположение двора, ибо старший сын Александра, Иван, в трехлетнем возрасте был царским пажом.