Владимир Набоков: русские годы
Посылая новые стихи своей матери, Набоков заметил: «Этот стишок докажет тебе, что настроенье у меня всегда радостное. Если я доживу до ста лет, то и тогда душа моя будет разгуливать в коротких штанах». Владимир озаглавил это стихотворение «Сириниана», словно бы хотел выразить таким образом свое жизненное кредо. Впрочем, так это и было на самом деле:
Есть в одиночестве свобода,и сладость — в вымыслах благих.Звезду, снежинку, каплю медуя заключаю в стих.И еженочно умирая,я рад воскреснуть в должный час,и новый день — росинка рая, апрошлый день — алмаз 83.XI
В начале нового семестра чувствительный де Калри со слезами на глазах стал упрашивать своего друга в декабре съездить с ним на неделю в Сен-Морис. Набокову очень хотелось снова покататься на лыжах, и он попросил разрешения у матери, напирая на то, что снежные пейзажи с деревьями, покрытыми инеем, могут стать лекарством от ностальгии. Против таких аргументов устоять было невозможно. 5 декабря закончился семестр, и через три дня Набоков и де Калри пересекли швейцарскую границу. Они катались на коньках в Шамбери, фотографировались в бриджах на вершине горы Мили, занимались лыжным спортом в Сен-Морисе. Набоков не только пользовался лыжами де Калри, но и спал с ним в одной кровати, не зная, что тот гомосексуалист 84.
На обратном пути они остановились в Лозанне, где навестили Сесиль Миотон, бывшую гувернантку Набокова. Постаревшая, потолстевшая, почти совсем глухая, она утешалась в своих страданиях, вспоминая Россию, так же как прежде страдания ее смягчал лишь образ Швейцарии. Два года спустя Набоков использует свои впечатления от этой встречи для остро характерного портрета вернувшейся в Швейцарию гувернантки в своем рассказе «Пасхальный дождь», который был обнаружен лишь недавно. Но сначала ее сентиментальные воспоминания, искажавшие их общее прошлое, его просто покоробили; позднее подобный эпизод появится в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», а Швейцарские Альпы выкристаллизуются в «Подвиге». На следующий день молодые люди принесли ей слуховой аппарат, предположив, что сама она не может позволить себе подобную роскошь.
Сначала она неправильно приладила сложный инструмент, что, впрочем, не помешало ей сразу поднять на меня влажный взгляд, посильно изображавший удивление и восторг. Она клялась, что слышит даже мой шепот. Между тем этого не могло быть, ибо, озадаченный и огорченный поведением машинки, я не сказал ни слова, а если бы заговорил, то предложил бы ей поблагодарить моего товарища, заплатившего за аппарат 85.
В Берлин Набоков приехал вместе с де Калри, который на ближайший месяц заменил Калашникова в квартете с сестрами Зиверт 86.
В начале января в «Руле» появилась рецензия на альманах Саши Черного «Грани», в которой набоковское «Детство» названо «красивой поэмой… в ряде строгих и звучных строф возрождающей воспоминания ранних детских лет». Это был первый сколько-нибудь подробный отклик в печати на творчество Набокова. В конце месяца Владимир Дмитриевич пригласил Сашу Черного отобедать у них на Зекзишештрассе и определить порядок стихов в сборнике Сирина, который они собирались отдать в набор на следующий день. Для своего будущего сборника Набоков предложил два варианта заглавия — «Светлица» («как бы символ света, вышины, уединенности», а также из-за созвучия слова с именем Светлана) или «Тропинки Божии». Владимир Дмитриевич и Саша Черный оттолкнулись от второго варианта и назвали книгу «Горний путь», сохранив и дорогу, и дорожную трансцендентальную пыль. Поддразнивая сына, Владимир Дмитриевич утаил от него придуманное ими название «во избежание свойственных юным авторам капризов» 87.
К началу весеннего семестра, 17 января 1922 года, Набоков возвратился в Кембридж. Здесь он обнаружил, что его университетская премия за экзамен части I «трайпоса» составила лишь 2 фунта, да и то он мог потратить эту сумму лишь на несколько книг из специального списка, таких, например, как «История Кембриджа в картинках». Он ежедневно играл в футбол, не расставался с де Калри и — по крайней мере какое-то время — работал над повестью для альманаха «Грани». Она так никогда и не была написана 87.
XII
Набоков вновь приехал в Берлин 18 марта 1922 года на пасхальные каникулы. К этому времени «Николка Персик» был уже набран. Иосиф Гессен как редактор издательства «Слово» предварительно прочитал корректуру и внес некоторые исправления, после чего через Владимира Дмитриевича передал ее для окончательной правки Набокову. Владимир Дмитриевич, возвращая Гессену корректуру, заметил с улыбкой: «А знаете, что Володя шепнул мне: ты меня только не выдавай. Я все его поправки потихоньку резинкой стер» 88.
В то время как Елена Ивановна активно занималась организацией фонда помощи для голодающих России, Владимир Дмитриевич готовился к приезду Павла Милюкова, который недавно вернулся в Париж из лекционного турне по Соединенным Штатам и теперь получил приглашение выступить в Берлине 89.
После поражения Врангеля в ноябре 1920 года Милюков призвал кадетов изменить тактику партии, вступить в более тесное сотрудничество с эсерами, отказаться от традиционно внеклассовой позиции и поддержать крестьянство. Милюков и его последователи готовы были, как и эсеры, грезить о том, что враждебное отношение крестьян к большевикам перерастет в организованное восстание. В.Д. Набоков стоял во главе противников этой новой тактики. Он указывал на то, что она изначально обречена, ибо эсеры категорически отвергали заигрывания Милюкова, и заявлял, что необходимо добиваться не поддержки какого-либо одного класса, но создания объединенного фронта всех демократических сил России, противостоящих автократии, будь то власть царя или большевиков, — другими словами, утверждал старые идеалы кадетов. В течение первых девяти месяцев 1921 года между «Последними новостями» Милюкова и «Рулем» Набокова не утихали ожесточенные споры, причем В.Д. Набоков подвергался особенно злобному поношению. К концу 1921 года оформился окончательный раскол партии, в результате которого Милюкову удалось привлечь на свою сторону лишь небольшую часть кадетов.
Несмотря на резкие разногласия, существовавшие между ними, В.Д. Набоков напечатал в «Руле» приветствие Милюкову, когда тот стал главным редактором «Последних новостей». Следуя этой же линии, он настойчиво приглашал Милюкова приехать в Берлин, чтобы поделиться своими впечатлениями об Америке. Утром 28 марта он напечатал в «Руле» небольшую заметку, в которой приветствовал Милюкова в Берлине и выражал надежду на то, что, учитывая изменившуюся ситуацию в России, они восстановят былое дружеское согласие. Милюков, однако, не откликнулся на призыв к примирению 90.
Вечером 28 марта Милюков выступал в филармонии с лекцией «Америка и восстановление России». Краснолицый, обрюзгший экс-министр иностранных дел собрал полный зал — послушать его пришло около полутора тысяч человек. Как только в 10 часов вечера Милюков закончил первую часть лекции, из публики выбежал какой-то маленький человек в темном пиджаке и несколько раз выстрелил ему вслед с криком: «За царскую семью и за Россию!» Кто-то сбил Милюкова с ног. Прежде чем публика успела опомниться и устремиться к выходу, Владимир Дмитриевич вскочил с места и схватил стрелявшего за руку, пытаясь его обезоружить. Вместе с подоспевшим Каминкой Владимир Дмитриевич повалил стрелявшего и прижал его к полу. В следующий миг, когда Каминка бросился к Милюкову, на сцену выскочил второй террорист, высокий молодой лысоватый мужчина, и три раза выстрелил в В.Д. Набокова, чтобы освободить сообщника. Две пули попали в позвоночник, третья прошла через левое легкое и сердце. Смерть наступила мгновенно.