Владимир Набоков: русские годы
На этом обрывается копия дневниковой записи Набокова, сделанная его матерью.
Первую панихиду отслужили через два дня в Берлине, а вторую — днем позже в русской православной церкви в Тегеле на северо-западной окраине города. Здесь 1 апреля открытый гроб с телом В.Д. Набокова был выставлен для последнего прощания. Его похоронили на небольшом русском кладбище при церкви. На его могиле был поставлен двухметровый православный крест. Потрясенная русская община быстро откликнулась на страшное известие. Семья Набоковых получала множество писем и телеграмм с соболезнованиями от коллег, политиков, юристов, журналистов, писателей, среди которых были И. А. Бунин, Д.С. Мережковский, А.И. Куприн. Отслужили еще несколько панихид. Был учрежден фонд В.Д. Набокова 94.
XIII
Владимир по-своему откликнулся на смерть отца, напечатав в пасхальном номере «Руля» стихотворение «Пасха»: «Но если все ручьи о чуде вновь запели… тогда ты в этой песне, ты в этом блеске, ты живешь!..» Из стихотворений, вошедших в сборник «Гроздь», это, очевидно, было написано последним. Возможно, Набоков сам составил этот сборник для одного из новых издательств, появившихся на процветающем книжном рынке русского Берлина, еще до своего отъезда 20 апреля в Кембридж, где ему предстоял последний и самый невеселый семестр. Сергей остался в Берлине до начала экзаменов, чтобы присматривать за убитой горем матерью. Учитывая семейные обстоятельства, университетские власти позволили Сергею Набокову не посещать занятия в течение целого семестра 95.
В первые годы эмиграции Владимир всегда вспоминал весной, что раньше, в России, это было время отъезда в Выру, где зацветала сирень. В эту весну, когда он потерял не только родину, но и отца, ему было больно вдвойне:
Мне подчас так тяжело, что чуть не схожу с ума, — а нужно скрывать. Есть вещи, есть чувства, которых никто никогда не узнает 96.
Иногда ему удавалось отвлечься: каштаны в цвету, шиповник, выбеливший сады, общество де Калри, Петр Мрозовский, который однажды ворвался в его комнату с только что вышедшим в Париже и нелегально переправленным назад, в Британию, «Улиссом» в синей обложке, а потом ходил взад и вперед по комнате, потчуя Владимира самыми пикантными кусочками монолога Молли Блум. К счастью, подошло время экзаменов, и Набоков начал заниматься по 15–16 часов в день, иногда — для разнообразия — сидя в лодке в тени ив, окаймлявших Кем. Вот когда пригодились почти дословные конспекты лекций за последние два года, компенсировавшие его нерадивость в самостоятельных занятиях 97.
Экзамены проходили в последнюю неделю мая в малом экзаменационном зале: сначала он сдавал французскую литературу, философию и историю 1688–1870 годов, затем русскую историю, общественную жизнь и литературу до 1700 года, потом шла французская литература, философия и история 1495–1688 годов, русская литература, философия и история начиная с 1700 года и, наконец, французская литература, общественная жизнь и история до 1495 года. Часть вторая «трайпоса» оказалась намного труднее первой. Последние две ночи перед экзаменами Набоков вообще не ложился, и на этот раз никаких стихов в экзаменационной аудитории написано не было. За два дня до экзаменов он сообщил матери, что приедет в Берлин 1 июня, не дожидаясь конца сессии, если только поймет, что провалился. Когда же экзамены начались, он увидел, что сдать их вполне в его силах. С особой готовностью и удовольствием он отвечал на вопрос по гоголевским «Мертвым душам» (описать сад Плюшкина), который абсолютно соответствовал его склонности к точному знанию, четкому зрительному представлению, острой памяти на детали. Он написал Елене Ивановне, что часто видит во сне отца: «…и перед каждым экзаменом я смотрел на портрет его, как на образ, — и я знаю, что он мне помогал». 17 июня Владимир и Сергей Набоковы узнали о том, что оба они получили степень бакалавра второго класса. Три дня спустя состоялась церемония присуждения степени, а 21 июня Владимир уехал в Берлин 98.
Финансовое положение Набоковых было слишком шатким, чтобы Владимир позволил себе отказаться от тех преимуществ, которые могла бы предоставить ему кембриджская степень бакалавра, однако усилия его были минимальными. Через два дня после окончания экзаменов он написал матери, что вновь чувствует возвращение музы и слышит «ее легкие шажки» 99. Впрочем, она никогда не уходила от него далеко. По разнообразию и количеству публикаций Набоков явно превзошел любого из кембриджских студентов: статья по энтомологии, два английских стихотворения, критическая статья и стихотворные переводы с английского, виртуозный перевод сложного романа с французского, первый написанный по-русски рассказ, первое эссе, первая стихотворная драма и главное — его русские стихи: их печатало полдюжины русских журналов, раз в одну или две недели они появлялись в «Руле», а два новых сборника стихов — третий и четвертый — уже были сданы в типографию. В Кембридже он направлял всю энергию, которую не поглотили молодость, изгнанничество и любовь, не на то, чтобы стать Владимиром Набоковым, бакалавром наук, а на превращение во Владимира Сирина.
ГЛАВА 9
Перегруппировка: Берлин, 1922–1923
С первой из трех не то четырех моих жен я познакомился при обстоятельствах несколько странных…
I
В конце июня 1922 года Набоков приехал из Кембриджа в Берлин. Не питая особой любви к Германии, которую в конце концов у него будут все основания ненавидеть, он все же провел здесь последующие четырнадцать с половиной лет.
Вначале он жил на Зекзишештрассе, 67, вместе со своей семьей, пока в декабре 1923 года его родные не переехали в Прагу. Елена Ивановна, которая, несмотря на слабые нервы, была раньше жизнелюбивой и веселой женщиной, превратилась в седую старушку в черном платье, с неизменной папиросой собственной набивки в руках: она все еще не пришла в себя от горя и нуждалась в постоянном утешении 2. Обычно безмятежный Владимир, шутник и весельчак, сиявший счастьем, теперь погрузился в тяжелую депрессию. Когда он, гуляя с семнадцатилетней Светланой Зиверт по берлинскому аквариуму, сделал ей предложение, она согласилась стать его женой отчасти потому (во всяком случае, так это рисовалось ей впоследствии сквозь дымку лет), что никогда раньше не видела его столь печальным и подавленным. Родители Светланы согласились на помолвку при условии, что будущий муж их дочери найдет себе постоянное место 3.
Место в немецком банке нашлось и для Владимира, и для Сергея. Сергей продержался неделю, Владимир — всего три часа. Он, в отличие от Т.С. Элиота или Уоллеса Стивенса, никогда не смог бы приковать себя к конторскому столу, чтобы обретать свободу за столом письменным. Да и большой необходимости в этом вроде бы не было. После первого робкого дуновения инфляции жизнь в Берлине стала до абсурда дешевой — в четыре раза дешевле, чем в Париже. В последующие несколько лет экономические условия изменились, и Владимиру все чаще приходилось зарабатывать на жизнь уроками — французского, английского, тенниса и даже бокса, — делясь со своими учениками тем, что дала ему богатая и культурная русская семья. Вначале он, однако, занимался репетиторством только от случая к случаю. Заметив, что у него много свободного времени, Клавдия Зиверт, в конце июля уезжавшая вместе со Светланой, Татьяной и младшим сыном Кириллом на летний курорт Бад-Ротерфельд в Тойтобургер Вальд, пригласила его поехать вместе с ними, чтобы отдохнуть на немецкий манер: совершать долгие прогулки по лесу, пить молоко где-нибудь под кленами или каштанами — под аккомпанемент оркестра, исполняющего на открытой эстраде попурри из Вагнера 4.