Цена крови

Он должен был сам жениться на этой девушке, чтобы таким образом привязать к себе беспокойных северян кровными узами брака, как он сделал это своей первой женитьбой. Но вместо этого он предпочел заключить союз с нормандским герцогом. Он взял Эмму в жены в надежде отвратить датских налетчиков от дружественных им портов, которые охотно принимали их вдоль побережья проливов, отделявших Англию от континента, – на расстоянии прямого удара от его земель. Он заключил этот союз, дав Эмме корону и сына, – все напрасно. Его южные берега по-прежнему осаждали викинги, в то время как северяне плели против него свои интриги.
– Нет такого человека, – наконец сказал он, – которому я мог бы доверить леди Эльгиву. – Внезапно он очень живо представил себе маленькие, изящно изогнутые губы Эльгивы и все то, что она умела ими вытворять, – приятное воспоминание, но все же тревожное. – Она амбициозна и сообразительна, – пробормотал он, – и она будет изводить своего мужа до тех пор, пока он не принесет к ее ногам всю Англию.
– Тогда почему бы вам не поместить ее в женский монастырь? – предложил Идрик. – А земли ее даровать монахиням Шафтсбери или Уилтона?
– Ее отец никогда не согласится на такую судьбу для своей драгоценной дочери. И если кто-то из мужчин решит жениться на ней, стены монастыря его не остановят. У моего собственного отца было двое детей от монахини. Нет, обет целомудрия и даже толстые стены аббатства не станут препятствием для того, кто решит получить такую награду, и уж точно не остановят датского военачальника.
Некоторое время они ехали молча, а затем Этельред заговорил о том, что крутилось у него в голове с того самого момента, когда он получил мольбу Эльгивы спасти ее от брака с датчанином.
– Эльфхельм стал слишком могущественным, – сказал он. – Он создал сеть заговорщиков по всей Мерсии и в Нортумбрии. Нет, это уже не сеть, это гидра, и я должен срубить каждую из ее голов, если я собираюсь положить конец этим проискам. Сможешь ли ты узнать имена людей, причастных к заговору?
И впервые Идрик разочаровал его.
– Простите меня, милорд, но этого я сделать не могу, – сказал он. – Впрочем, о планах Эльфхельма, конечно же, должны знать его сыновья.
Этельред кивнул. Он выяснит, что именно знают эти сыновья, когда они приедут ко двору на Пасху. Но в данный момент его больше заботил Эльфхельм. С ним нужно действовать эффективно и – пока что – в тайне.
– Ты больше ничего не узнал от твоего гонца из Гейнсбурга?
– Никаких писем он не вез. Я смог только выжать из него то, что он должен был передать Эльфхельму на словах. «Жди на Праздник урожая».
Праздник урожая. Первое августа, когда мужчины будут заняты жатвой и вряд ли охотно откликнутся на призыв защищать деревни и поля, которые им самим не принадлежат.
Однако до этого еще несколько месяцев. У него есть время, чтобы разрубить связь между Эльфхельмом и датчанами.
– Эльфхельм проигнорировал мой вызов на сбор двора по поводу Пасхи. Сделай так, чтобы он больше никогда в жизни не приезжал сюда. – Он бросил быстрый взгляд на Идрика, который удивленно поднял бровь. – Ты только что вступил в права наследства, – продолжал он, – а Эльфхельм является твоим элдорменом. Угости его. Польсти ему. Пригласи его к себе в дом и позаботься, чтобы он прихватил с собой дочь.
Он снова взглянул в лицо Идрику, но, как и ожидал, не заметил на нем ни тени сомнений или отвращения.
– А что с девушкой? – спросил Идрик.
– Возьми ее, но не причиняй ей вреда. Это она предупредила меня о предательстве своего отца и этим заслужила определенное милосердие по отношению к себе. Я вышлю ее из Англии, наверное, куда-нибудь в Хибернию, где у нее будет меньше возможностей навредить нам.
«Хотя, – нахмурившись подумал он, – даже в Хибернии она может представлять угрозу». Нужно будет тщательнее продумать, как поступить с Эльгивой. Однако теперь судьба ее отца и братьев была предрешена. Грозящая ему гидра разом потеряет по меньшей мере три свои головы.
 
Глава 6
  
Страстная суббота, апрель 1006 года
Кукхэм, Беркшир
Предполагалось, что день накануне Пасхи должен быть посвящен молчаливым размышлениям и молитве. «И по крайней мере для некоторых так оно и есть», – подумала Эмма, сидя подле короля и отстраненно разглядывая угнетенную толпу, собравшуюся на трапезу по поводу Страстной субботы. Но только не для королевы Англии и не для ее домочадцев, поскольку они должны были прислуживать гостям за столом и готовить большое пиршество, которое состоится завтра.
Она очень устала от крайнего напряжения на прошлой неделе, хоть и не показывала этого ни единым жестом. Страстная неделя действительно выдалась очень тяжелой: встреча знатных английских вельмож, прибывших на самое важное в этом году собрание двора; обдумывание нескончаемой вереницы просьб аббатов и епископов, искавших ее покровительства; ответы на беспрестанные вопросы служителей, слуг и рабов; долгие часы раздачи милостыни в четверг и бесконечные церковные ритуалы в пятницу.
Но дело было не только в физическом изнеможении, из-за которого мышцы не могли расслабиться, а желудок схватывал спазм, и даже не в голоде после дней жесткого поста на Пасхальной неделе.
Сидевший рядом с ней Этельред был облачен в мантию из темно-синего годвебба, переливавшегося в пламени свечей, словно крылышки стрекозы, однако лицо его было мрачным от с трудом сдерживаемого гнева. Она могла лишь гадать о причинах его недовольства, потому что он редко доверялся ей. Но инстинктивно она чувствовала, что корни этого лежат в его страхе, и поэтому тоже боялась.
Когда Этельред был напуган, он представлял наибольшую опасность.
Король был человеком дурного нрава, и она думала, что уже привыкла к этому. Но его мрачное настроение в последнее время было самым тягостным из всего того, с чем она сталкивалась до сих пор. Она говорила себе, что это связано со смертью Экберта, воспоминания о которой были еще свежи в памяти, особенно после поминальной службы на Страстную пятницу, напомнившей о его предсмертной агонии. И, хотя эта угрюмая задумчивость началась после ухода Экберта, она чувствовала, что питает ее что-то еще и буря, кипящая внутри Этельреда, в любой момент может вырваться наружу, обратившись катастрофой. От постоянной тревоги у нее болела шея, как будто она носила на плечах свинцовую цепь.
Напомнив себе, что бесполезно тревожиться о том, на что не можешь повлиять, она бросила оценивающий взгляд на сыновей короля, большинство из которых она не видела с Рождества. Трое самых младших приехали сегодня утром; входя в королевские покои, они были оживленными и веселыми, пока не увидели грозное лицо своего отца.
Эдгар очень вырос за последние месяцы, буквально на глазах. Сейчас ему было тринадцать, и лицо его уже начало терять мальчишескую округлость. Его длинные волосы, зачесанные назад прямо со лба и перехваченные сзади серебристой лентой, потемнели до цвета меда. На кончике подбородка начала пробиваться редкая бородка, что придавало ему некое сходство с Этельстаном. Он был почти так же красив, как его старший брат: сейчас его голубые глаза внимательно смотрели на короля. Эдгар пока еще не стал мужчиной, но был очень серьезным для своего возраста.
Гораздо серьезнее, чем более светловолосый Эдвиг, который в свои пятнадцать, по идее, должен быть самым ответственным из них. В Эдвиге чувствовалась какая-то беспечность, и иногда она замечала в нем грубое пренебрежение по отношению к другим, которое ей очень не нравилось. Он и его старший брат Эдрид – очень близкие по возрасту и похожие, как близнецы, – вместе с Эдгаром состояли в свите элдормена Эльфрика и посещали короля только на большие праздники и торжества. Даже когда они были еще детьми, она их почти не видела.
Она заметила, как Эдвиг незаметно сделал глоток из кожаной фляги у себя на поясе: она догадывалась, что это был какой-то крепкий напиток, запрещенный в эту священную ночь, когда на королевский стол подавалось лишь разбавленное водой вино. После этого он отмахнулся от очень похожего на него брата Эдрида, который, нахмурившись, осуждающе посмотрел на него: Эдрид явно был добрым гением и живым укором для Эдвига.