Дело шести безумцев
– Кира Игоревна, – поправил его Воеводин, – сотрудница бюро, Андрей Дмитриевич, а не девочка. Чаев могу принести вам и я. – Он поднялся со стула. – Иван-чай в этом сезоне сам собирал, сушил на печи, а не в духовке, не сомневайтесь!
– Что? – опешил военный, – Семен Михалыч, да сядь ты обратно! Она ж юная совсем, твоя стажерка, разве не жалко ее ушей?
Еще один про уши?! Я не сдержалась и вскинула очки ободком поверх волос, уставившись без зазрения совести на Камиля. Пусть рискнет! Посмотрит на меня! Тоже мне… Медуза Горгона!
Камилю пришлось повернуть голову к пиджакам и военным, и он провел взглядом дугу по зеленой столешнице, обходя зрительное препятствие, то есть меня.
Кажется, Воеводин заметил, что у нас с Камилем случилось новое обострение. Он поднялся со своего места, подошел к Камилю и занял стул возле него.
– Если с вашим делом, о котором вы до сих пор молчите, – бросил он взгляд на гостей, – не справятся Камиль Агзамович и Кира Игоревна, с ним не справится никто.
– А вы? А как же вы? – переглядывалась делегация.
– Вы же тут главный. И все ваши регалии. Рекомендации… – ударил военный кулаком по сукну, – не знаю я, что ли, как остальные за ваши мозги повышения с медалями получают!
– Не за мои. За их, – улыбнулся Воеводин, а нам с Камилем тихо добавил: – Оба задержитесь после встречи. Команда, – посмотрел Воеводин на нас, – доверие и командная работа – вот что гарантирует успех. А не старик, запертый внутри раритета.
В разговор вступил самый ярко одетый из всех, еще один мужчина в штатском. На нем был голубой пиджак и терракотовые брюки. Судя по модной стрижке бороды, головы, ногтей и бровей, он был высокооплачиваемым адвокатом.
– Дело у нас, Семен Михайлович, несколько эпатажное, если уместно произнести подобное определение. Причина смерти установлена, но не повод умереть. Да еще так. Тут многое осталось тайной.
– Значит, адресом вы не ошиблись. Андрей Дмитрич, – опустил Воеводин взгляд на его замершую в щели чемоданчика руку, – начни с главного.
– С главного? – оттянул тот воротник свободной рукой и наконец вытащил папку, пересев ближе к Воеводину и к нам с Камилем, куда следом подтянулись и остальные. – Главное, Семен Михалыч, это – тело. Мертвое тело.
– Одно? – скрестил руки Камиль.
– Вам мало, Камиль Агзамович?
Смирнов не мог удержаться, чтобы не продекламировать:
– Каждую секунду в мире умирает два чьих-то тела. Более десяти миллиардов человек с начала эры хомо сапиенсов уже отправились к праотцам. Все дело в отличии пунктов отправления. Как умерло ваше тело?
Пришедшие заерзали. А тот, что держал папку, поперхнулся.
– Мое пока еще живо. А вот это, – коснулся он папки, – и пятеро других – нет.
– То есть всего шесть жертв, – произнес Воеводин.
– Плюс-минус, – ответил военный. – Ну, пока шесть, – поправился он, – а сколько еще будет… не могу знать.
– Если вы насчитали шесть, – быстро глянул Воеводин на страницы папки и передал ее мне, – значит, нашли что-то общее между жертвами. Так что же это?
Открыв папку под умоляющие взгляды гостей, я посмотрела на Камиля. Он тут же расфокусировал взгляд, успев коротко кивнуть, и я перевернула титульный лист.
Передо мной лежало заключение патологоанатома по стандартной форме с заполненными вручную строчками и кодом МКБ‑10. На листе значился код смерти F99-F99.
Коды, начинающиеся на F, говорят о психических расстройствах и нарушениях поведения. Они начинались с нулевого и заканчивались девяносто девятым, но что значит цифра девяносто девять – последняя в списке, – я не помнила.
– Эф девяносто девять, – произнесла я шепотом, надеясь, что Камиль помнит их наизусть.
– Неуточненные психические расстройства, – быстро ответил он, – это причина смерти?
Я кивнула, рассматривая фотографию и короткий профайл жертвы.
Ею была москвичка, сорокалетняя женщина, учительница начальных классов, в браке, два сына и дочь. С фотографии на меня смотрела блондинка с короткой стрижкой. Никаких украшений и макияжа, открытая улыбка с крупными зубами и ровный спокойный взгляд.
Перелистнув страницу, я увидела снимки с места происшествия… Нет, меня не стошнило, не замутило, я не зажмурилась и не скривила рот. Я почувствовала особый удар в груди, когда сердце бьется о ребра, как о прутья клетки.
Мое сердце клюнуло меня острым клювом, но не чтобы причинить боль… нет. Оно словно бы рвалось наружу… прочь из клетки… Я начинала идти по следу.
Азарт.
Вот что это был за щипок под ребрами! И страх… что я не узнаю правды. Не найду художника представшей предо мной картины места преступления.
Фотографии были сделаны ночью. На дороге, скорее всего на магистрали, по которой передвигаются фуры на больших скоростях.
Это было очевидно, если рассмотреть останки женщины. Ее оторванная рука застряла под колесом машины. Череп и мозг размазаны по асфальту словно выпавший из рожка шарик мороженого, как и внутренние органы, прыснувшие на ограничитель между полосами движения. Номерки, обозначающие куски найденных фрагментов, судя по фотографии, клеили к бетонной стене, и на снимке, что держала я, значилась цифра восемьдесят четыре.
Органика, что некогда была улыбчивой учительницей первоклашек, оставила росчерк перевернутого грустного смайлика.
Женщину сбила машина. Фура. Тогда почему в причине смерти стоит код F99-F99, означающий неуточненные психические расстройства?
– Что это? – разговаривала я сама с собой.
Достав фотографию оторванной руки жертвы, я заметила что-то длинное, тонкое и такое знакомое вокруг сломанных костей погибшей.
– Пружина? Проволока? Что-то из-под фуры? – потерла я фотографию, представляя, что убираю с пружин дорожную грязь и кровавое месиво.
Камиль дернул плечом, обошел край стола и тоже заглянул в фотографию. Когда он наклонился, от него повеяло запахом дезинфектантов и ментола.
Вытащив из кармана огромную лупу с треснувшим древком в изоленте, Камиль быстро сделал вывод.
– Струны, – ответил он, дернувшись дважды, когда ему пришлось нагнуться ниже и почти коснуться подбородком моего плеча, – струны музыкального инструмента. Гитары или скрипки.
Нет, слова-триггеры никогда не оставят меня в покое. На слове «скрипка» в голове возникли воспоминании о музыке, что играл Костя на катке в день нашего с ним выступления, и плечо дернулось уже у меня, чуть не врезав Камилю по зубам.
Пришлось податься вперед, делая вид, что я изучаю остальные фотографии, и дать Камилю возможность рассмотреть оторванную руку.
– Самоубийство, – сделал заключение Камиль и, резко от меня отпрянув, не вернулся на свой стул, а ушел к пыльным окнам.
– Все так, – вздохнул Андрей Дмитриевич. – Они правы. Заметила ж ваша стажерка струны на этих нечетких снимках… – толкнул он в бок удивленного дорогого адвоката, – а экспертиза только после просмотра записей с камер наблюдения смогла распознать гитару.
– Рассказывай, Андрей Дмитрич, – понимающе кивнул Воеводин.
– Потерпевшая, погибшая… ну, то есть жертва… – вздыхая через каждое слово, принялся описывать ситуацию военный, – она мне знакомая. Кума. Крестная сына. С женой моей они в школе учились, в Рязани то было. Обе поступили на педагогический. Семьи, дети, работа. Наташа, ну… – покосился он на папку, – погибшая Наталья Уголькова ни на что не жаловалась. Сил как у десятерых. Не болела, и деньги водились. Муж налево не хаживал, а она вон чего…
– Стоп, – перебил его Воеводин. – Теперь очень подробно. Что именно это «чего»? Что изменилось в Наталье и когда?
– Так, ничего особенного… женщины, они же постоянно чего-то там придумывают. Саморазвитие, тренинги, курсы…
Воеводин требовал больше деталей. Ему нужно было перо балийского скворца, чтобы приступить к расследованию. Мелочь, что даст делу ход.
– Вспоминай, Андрей Дмитрич. Наталья сменила работу, прическу, резко полюбила оливки или добавила в кашу сырой лук? – задал вопрос Воеводин, принимая на себя роль локомотива в разговоре, чтобы тащить застрявшие вагоны присутствующих.