Сокол и Ласточка
Морские разбойники Барбарии бесстрашны и дики. Их флаг — отсечённая рука с ятаганом. Низкие, проворные корабли мавров шныряют вдоль побережья Иберии, Франции и Англии, добираясь даже до Ирландии. Ужасней всего, что охотятся они на людей. Повелитель марокканских исчадий ада, султан Мулай-Исмаил, требует от своего порта Сале платить подать живым товаром. Султану нужны женщины для гаремов и рабочие руки.
А ещё белые пленники нужны Мулаю, чтобы продавать их христианским монархам за выкуп. Обычная цена за голову — 800 ливров, так что Фердинанда фон Дорна, видно, сочли важной птицей (сомнительное везение). С другой стороны, иначе его не оставили бы в Сале, а отправили в цепях вглубь Барбарии, в город Мекнес, где султан строит посреди пустыни огромный город-дворец протяжённостью в 300 миль.
Про Мулай-Исмаила известно, что он свиреп и непредсказуем. Каждый день он кого-нибудь убивает собственноручно — за мелкую провинность или просто так, для забавы. Подданные с трепетом ждут, в каком одеянии султан нынче выйдет. Если в зелёном, значит, смертей будет немного. Если в жёлтом, жди большой беды. Из всех иноземных владык Мулай считает себе равным только Короля-Солнце, и потому французские корабли могут плавать по Средиземному морю и Бискайскому заливу без страха. Без опаски заходят они и в марокканские порты — в этом арматор Лефевр не солгал.
Однако я отвлёкся.
На письме из Сале картинки не закончились, но темп их убыстрился — все последние месяцы Летиция жила, словно сотрясаемая лихорадкой.
Я увидел кабинет в Мюнхене, услышал равнодушный голос, объясняющий, что турецкая поездка господина фон Дорна была не официальной и потому казна не несёт за неё никакой ответственности.
Мелькнула одутловатая физиономия с подшмыгивающим мясистым носом (господин Мёнхле, сводный братец). Зазвенели монеты, ссыпаемые из кожаных мешочков в сундук. По ухабистой дороге понеслась кожаная карета, из-под колёс летели брызги, небо висело над зимними полями мокрой мешковиной.
Летиции надоело обивать мюнхенские пороги. Она решила, что выкупит отца сама. Списалась с арматором из главного французского порта Сен-Мало, заложила кузену родовой замок и отправилась спасать того, ради кого не жалко ничего на свете.
Ну что сказать?
Мне чрезвычайно понравилась моя новая подопечная. Видимо, зря я потратил столько лет своей жизни исключительно на мужчин. Если остальные женщины похожи на Летицию де Дорн, подумал я, они действительно являются лучшей половиной человечества.
Моя питомица не только смела и самоотверженна в любви, она ещё и умна. Её изначальный расчёт был правилен: именно через мореходов из Сен-Мало и следует действовать. Если б война не положила конец морской торговле, план легко бы осуществился. Что же до предложения Лефевра, мне оно показалось нечестным. Я немного разбираюсь в расценках и обыкновениях корсарского промысла. Если б я умел говорить и имел соответствующие полномочия, то сумел бы существенно сбить запрошенную цену. В конце концов, Лефевр не единственный арматор в городе, да и репутация у него, сколько мне известно, не самая хорошая.
Милое, бедное дитя, как же тебе трудно в этом чужом и непонятном мире! Я помогу тебе, я сделаю всё, что в моих силах!
Хватило нескольких секунд, чтоб я проникся интересами и заботами моей Летиции.
Счастье и огромное везение, что она не сбросила меня со своей груди ни в миг самого сопереливания душ, ни после.
Глава четвёртая
Подруги
О нет! Она стойко перенесла кровопускание, да ещё успокаивающе прижала меня к себе.
— Бедняжка, ты испугалась этих дураков стражников! — Потрогала дырки от когтей на лифе. — И ещё я вижу, что моё шёлковое платье тебе не по вкусу. Никому оно в этом городе не нравится. Пожалуй, действительно, уберу его в сундук.
Мы шли по узкому переулку, где пахло помоями, а под ногами валялись очистки.
Летиция разговаривала со мной, это грело мне сердце.
— Хочешь, я возьму тебя к себе?
Ещё бы я не хотел! Насколько мог сладким голосом я прокурлыкал полное своё согласие.
— Не ворчи, — сказала она. — Не понравится — улетишь. Насильно удерживать тебя я не стану.
Разве можно улететь от того, с кем породнился душой? Глупенькая!
— Как бы мне тебя, птичка, назвать?
Она взяла меня в руки, повертела так и этак. Я снова закурлыкал, готовый принять любое имя. После того, как тебя величали Каброном или Трюком, особенно привередничать не станешь.
И всё же её выбор меня потряс.
— Я стану звать тебя Кларой, моя славная девочка, — объявила Летиция.
О боже… Неужели не видно по хохолку, по гордому рисунку клюва, по всей моей мужественной осанке, что я никак не могу быть Кларой? Я издал крик протеста.
— Ей нравится, — умилилась невежественная девица. — Ты даже пытаешься повторить своё новое имя: клррр, клррр.
Остаток дороги до гостиницы мы молчали. Не знаю, о чём думала моя питомица, а я пытался свыкнуться с мыслью, что отныне буду «славной девочкой» по имени Клара.
Но в гостинице я сразу забыл о своей обиде.
Едва Летиция поднялась в номер и заперла за собой дверь, она повела себя весьма неожиданным образом. Рухнула на постель и громко разрыдалась.
Это застало меня врасплох. Я не привык к слезам — мужчины плачут редко, обычно такое случается спьяну. Я, разумеется, видал на своём веку рыдающих женщин. Но Летиция плакала совсем не так, как они. Не напоказ, не жалобно, не взывая к состраданию, а глухо, безнадёжно, словно тяжесть мира стала для неё совсем невыносимой. Она рыдала оттого, что не знала, как ей поступить, а кроме неё принимать решение было некому.
Просмотрев всю её жизнь, я знал, что плакала моя питомица очень нечасто. Когда это случилось в предыдущий раз?
Я порылся в картинках из её прошлого и удивился. Как, всего одиннадцать дней назад?
Я снова увидел дорожную карету, но она не ехала, а стояла; над дорогой слепой дождь сменился туманом. Из него выскочили три тёмных силуэта и превратились в оборванцев. Судя по цвету мундиров то были дезертиры из прусской армии. Один схватил за узду коренника. Другой стащил с козел и ударил рукояткой сабли кучера, третий распахнул дверцу и гнусаво пропел: «Вылезай, кошечка, ты приехала». В ответ карета изрыгнула струю дыма, огонь и грохот. Разбойник упал, не вскрикнув. Остальные мгновенно исчезли в тумане.
Молодец, девочка, думал я, слушая, как всхлипывает и стучит зубами Летиция. Не переживай, так ему и надо. Не стоит этот гнусавый твоих слёз. Хотя она — уж мне ли было этого не знать — плакала не из-за гнусавого, а из-за того, что мир устроен так ужасно.
В предпоследний раз моя питомица плакала, когда пришло письмо из Сале (это я уже описывал). А в предпредпоследний — в тринадцатилетнем возрасте, из-за прыщика на лбу.
Я и то плачу чаще. И если уж меня пробирает слеза, то не на одну минуту, как эту фройляйн.
Потому что всего через минуту рыдания её стихли, она скрипнула зубами, сжала кулаки и села на кровати.
Поглядела на меня — улыбнулась. Не знаю, что такого комичного нашла она в моём облике, но я не оскорбился, а обрадовался, что моя подопечная справилась с унынием и слабостью.
— Бедняжка, — сказала Летиция. — Ты тоже напереживалась. Надо тебя покормить.
Она налила молока, накрошила бисквита.
Что ж, мы, моряки, не привередливы. Едали и не такое.
Я вежливо опустил клюв в блюдце, чихнул (у меня от молока всегда чесотка в носу). Солонинки бы с красным перцем, да глоток-другой рома. Кое-как я выбрал крошки, пока они вконец не размокли.
Девушка наблюдала за мной.
— Будем подружками, смешная птица? Мне сейчас очень нужна подруга! Ах, где ты, моя Беттина…
Кто-кто?
Я прикрыл глаза.
Так, Беттина, Беттина…
Книга жизни моей питомицы зашелестела передо мной своими разноцветными страницами и послушно раскрылась на нужном месте.