Сокол и Ласточка

Вечером я слетел вниз, снова заглянул в каюту. Дверь в ней заменял кусок парусины, поэтому попасть внутрь мне было нетрудно.
Огонёк лампы ритмично колебался, окрашивая низкий потолок красноватым светом. На верхней койке мирно спал монах — этому качка была нипочём. Но спала и Летиция. Отличный знак! Дыхание её было ровным, на приоткрытых устах застыла полуулыбка. Я возблагодарил Будду, Иисуса, деву Марию и всех прочих небесных покровителей. Утром моя девочка проснётся здоровой!
Погасил лампу взмахом крыла, сел на подушку и тоже уснул. Морской воздух и хорошая волна для меня — самое лучшее снотворное.
Насколько я знаю из рассказов и чтения книг, люди могут увидеть во сне самые разные вещи. Подчас совершенно не связанные с человеческим бытом. Мне же всегда снятся только птицы, хотя волей судьбы я с самого рождения отторгнут от мира себе подобных. Если я болен или удручён, на меня нападает стая чёрных воронов. Если всё хорошо, грезятся райские птицы. Если ни то ни сё — воробьи да сизые голуби.
В первую ночь плавания на фрегате «Л’Ирондель» мне снились сладкозвучные соловьи, певшие всё громче и громче, так что в конце концов я проснулся.
Зажмурился от солнечного луча, пробивавшегося сквозь щели орудийного порта. Ощутил аромат волос моей Летиции. Она, кажется, тоже недавно пробудилась и с удивлением озиралась вокруг.
Корабль легонько покачивало на плавных волнах Сквозь мирное поскрипывание и плеск моря слышался чистый, звонкий голос. Его-то я во сне и принял за соловьиный.
 
 
…Ведь ласточка жмётся к земле, ахой!
 
А сокол высоко летает! —
 
 
с чувством вывел певец.
Меня поразило, что песня доносится не из-за парусинового полога, где располагался кубрик, а снаружи, со стороны моря.
Это озадачило и Летицию.
Она встала, открыла порт и вскрикнула от неожиданности.
С той стороны в люльке висел юнга и красил борт.
— Моё почтение, мэтр Эпин! — поздоровался он. — Прошу извинить, если потревожил. Боцман велел закрасить крышки пушечных портов.
Обычная уловка корсаров: прикинуться невооружённым купеческим судном, чтоб можно было поближе подобраться к добыче. Порты, по военно-морской традиции, обычно белят, но если их покрасить чёрным, в цвет борта, издали кажется, будто на корабле нет пушек.
— Доброе утро, Ракушка, — поприветствовала юнгу Летиция (молодец, запомнила имя, хотя видела мальчишку всего один раз, во время осмотра). — Пой, пой. Ты мне не мешаешь.
Она затворила порт и стала переодеваться, благо капеллана в каюте не было.
Юнга снова затянул свою песню. В последующие дни нам предстояло услышать её ещё множество раз, хоть и не всегда в таком приятном исполнении.
На всяком уважающем себя корабле обязательно есть собственная песня, нередко обыгрывающая имя судна. Экипаж фрегата «Л’Ирондель» обожал балладу о быстрокрылой ласточке, что снуёт день-деньской по своим птичьим делам, а над нею высоко-превысоко кружит сокол. Скромная птаха любуется этим принцем неба, занимаясь повседневными заботами, и мечтает о несбыточном.
Эта песня нам с Летицией полюбилась. Конечно, её содержание не выдерживает никакой критики. У ласточки не может возникнуть желания спариться с соколом. Во-первых, это невозможно с точки зрения биологии, а во-вторых, хищник её просто сожрёт. (Жуткие твари эти соколы, доложу я вам, хотя летают, ничего не скажешь, красиво.) Но всё равно приятно, когда люди поют о пернатых с искренним чувством, без всегдашнего своего пренебрежения к особям иного, нечеловечьего устройства.
Матросские песни всегда очень длинны, ибо поют их для облегчения монотонной и неспешной работы. Я так и не понял, сколько в балладе куплетов. Ласточка выполнит какое-нибудь из своих бесчисленных дел — добудет прутик для гнезда, поймает козявку и так далее — и замирает, глядя в небо.
После каждой строфы исполняется припев:
 
 
Ни взмыть, ни прижаться к его крылу
 
Вовеки — она это знает.
 
Ведь ласточка жмётся к земле, ахой!
 
А сокол высоко летает!
 
 
Как во всех хороших песнях, смысл здесь совсем не в том, о чём поётся. Полагаю, безвестный сочинитель вложил в неуклюжие строчки мечту о другой жизни, которой у простого матроса никогда не будет. Впрочем, на корабле всяк распевал о ласточке и соколе на свой лад — кто грустно, кто беззаботно, а кто и насмешливо, — возможно, вкладывая в слова своё значение.
Ни разу не довелось нам услышать историю ласточки до до конца. Всегда что-то мешало. А может, песня ничем не кончалась? Такое бывает.
В первое утро юнга Ракушка услаждал наш слух недолго.
— Сколько времени, такой-рассякой, ты будешь возиться на одном месте? — заорал сверху боцман. — Линька захотел, огрызок?
И чудесная серенада оборвалась.
Но своё дело она сделала — задала настроение первому настоящему дню плавания (вчерашний не в счёт).
Летиция оделась, посадила меня на плечо и поднялась на палубу.
— Боже, какой простор! — ахнула она.
Мир Будды, Аллаха и Иисуса был золотисто-голубым сверху и золотисто-синим снизу; он благоухал свежим бризом и солёной волной; края двух составлявших его сфер — морской и небесной — смыкались на горизонте.
Я оглядывал лучший на свете пейзаж горделиво, будто сам его сотворил. С одобрением заметил, что у Летиции на глазах выступили слёзы восторга. Когда же она, насладившись зрелищем, пробормотала:
— Однако, ужасно хочется есть, — я совсем успокоился.
Океан принял мою питомицу в своё подданство. Морская болезнь не вернётся. Всё будет хорошо.
На вахте как раз отбили две склянки — самое время завтракать. Мы отправились в кают-компанию.
По пути матросы приветствовали лекаря, касаясь рукой лба или шапки. На мостике стоял незнакомый молодец в шляпе с облезлым пером. По важному виду и раскатистой брани, которой он сопровождал каждую команду, я сразу догадался, что управлять кораблём для парня дело непривычное. Должно быть, новичок. Потому ему и доверили вахту поспокойней — в ясную погоду, вдали от берега.
Все остальные офицеры сидели в капитанской каюте за столом.
Они разом повернули головы, но поприветствовал врача только один — рыжий штурман.
— А вот и лекарь со своим попугаем, — весело сказал он. — Кто бы мог подумать, что мы поплывём вместе, мэтр? Поди угадай промысел Божий! Я гляжу, вид у вас бодрый, щёки розовые, значит, станете настоящим моряком!
Остальные молча жевали, разглядывая новенького. Капитан Дезэссар резко поднялся, нахлобучил шляпу.
— Пойду сменю Проныру.
И вышел, оставив в миске недоеденную похлёбку. Я перелетел в угол, чтобы привлекать к своей персоне поменьше внимания, и стал наблюдать, как девочка знакомится с офицерами, а заодно попробовал составить мнение о каждом из них.
Лишь двое из сидевших вокруг стола были (или, по крайней мере, выглядели) джентльменами: щеголеватый штурман и ещё один господин с такой кислой миной, будто он пил из стакана не вино или сидр, а чистый уксус. Остальные трое были без париков, без камзолов и на вид ничем не отличались от матросов. Головы повязаны платками, грубые рубахи распахнуты на груди. Что ж, корсарское судно — это вам не регулярный корабль королевского флота.
Да и вели они себя, как неотёсанные деревенщины. Если б не развязный ирландец, они ещё долго пялились бы на доктора, прежде чем сообразили, что надо познакомиться.
Но Логан, даром что тоже новичок, в два счёта всех представил.
— Это Гош и Друа, — показал он на двух крепышей, похожих друг на друга, словно два жёлудя.
Они и вправду оказались близнецами, а капитану Дезэссару приходились племянниками.
— Я ещё не научился их различать, — с улыбкой продолжил Гарри. — Кто из вас кто, ребята?
— Я — Друа, [22] потому что я старший, — важно молвил один.